Бежала по полю девчонка - Людмила Андреевна Кузьмина

в стоимость остальных продуктов из столовского меню. Мы пользовались этим. Когда заканчивались деньги, бегали вниз в столовую и потихоньку таскали со столов куски хлеба. А если кому-то из студенток приходил денежный перевод, то это был праздник для многих нуждающихся. В общаге имела большое значение взаимовыручка. Можно было занять рубль-трёшку «до конца недели», но потом надо было эти деньги непременно отдать в срок. Если не было денег отдать долг вовремя, то занимали ещё у кого-то, но в первую очередь отдавали долги. Это называлось «перезанять, чтобы отдать долг». Увы! Получив стипендию, я не умела свои деньги экономно расходовать. Покупала билеты в театр не на «галёрку», как все неимущие студенты, а в партер, поближе к сцене. Я же плоховато слышала, с галёрки вообще ничего не доходило до моих ушей. Многие студентки ловчили от безденежья и как-то изворачивались, я ловчить не умела и стыдилась. Например, билет покупали на галёрку, но спускались в партер, находили свободное кресло и занимали его. Однако бдительные театральные тётки выводили таких из зала, или опоздавшие на спектакль зрители просили освободить их места. И помню, ехали с Люсей Ватутиной в трамвае, я понадеялась, что она взяла билеты, так как первой вошла в вагон. Я никогда не ездила «зайцем». Если денег не было – шла пешком. А Люся ездила только «зайцем» всегда и не думала брать билет. Нас засекла контролёрша, с позором и руганью выгнала из трамвая. Я взъелась на Люську: деньги на проезд у нас были. А она мне возразила:

– Вот ещё! Государство нас бесплатно учит. Почему мы должны оплачивать свой проезд? Будем работать, получать зарплату, тогда и будем платить за всё.

Эх, да нормальная студенческая жизнь у меня была! Просто я ещё не втянулась и не приспособилась. И одевалась я благодаря стараниям моей мамы не хуже других. И ребята смотрели на меня мужским оком, не считая дурнушкой.

Мой первый студенческий Новый 1958 год. И конечно, его отмечали и на факультете, и в университете. На химфаке в актовом зале была наряжена ёлка. Декан Мария Андреевна «сказала речь», поздравила нас с Новым годом. Оказалось, что на химфаке студенты не такие уж засушенные химией, поют и танцуют, читают стихи не хуже, чем на других факультетах. Помню, третьекурсник Гриша Ботвинник смешил публику монологом «под Райкина», несколько студенток-старшекурсниц выплыли на сцену в русских костюмах, запели детскую песенку «В лесу родилась ёлочка», а после первого куплета вдруг грянули на другой мотив:

Холодно, ужасно холодно, на морозе песни петь,

Если милый не желает, если милый не желает

Даже губы обогреть!

Общий смех. Смеялась и Мария Андреевна. А я по-детски ещё думала: «Как девчонки не стесняются петь о поцелуях?»

И одна студентка – забыла её имя – замечательно спела популярные песни из кинофильмов. А другой студент – я отметила: стиляга какой-то, в узеньких брючках, и ботинки на платформе! – спел почему-то для женского голоса Родыгинскую песню «Белым снегом» и спел тенористым, «козлетонистым» голоском не в народном стиле, как протяжно пел Уральский народный хор, а «вихляясь корпусом», закатывая свои белёсые глазки. Но и ему хлопали. И надо же! Один из первых он пригласил меня на вальс. Мне было неудобно танцевать с ним, так как он и в вальсе «вихлялся корпусом», и он как-то сходу, словно давно меня знает, сказал:

– А давай после Нового года махнём в Челябинск! Сядем в самолёт и махнём дня на три. Меня друзья пригласили. Погуляем, винца там попьём!

«Как это махнём на самолёте? На какие шиши? Да я и ни разу в жизни на самолёте не летала. И у кого мы там ночевать будем? Ишь ты, какой ловкий!» – думала я, но вслух этого не стала говорить. Сказала:

– После Нового года у меня сразу сессия, надо зачёты сдавать.

А он не унимается:

– А ты плюнь на зачёты!

Но я решительно отказалась, понимая, чем грозит мне такая гульба в незнакомой компании ребят, да ещё с таким хлыщеватым кавалером, которого вижу в первый раз.

И вообще мужской пол, кроме моего Николы, не волновал пока меня, хотя на танцах мне нравилось, что ребята приглашают меня танцевать.

Родители писали мне часто, в их письмах – одна забота обо мне, чтобы я училась и ни в чём не нуждалась.

Вот что 22 апреля 1958 года написала мне мама:

«Здравствуй, Люся! Письмо твоё получили, за что спасибо. Сегодня много не буду писать. Я с 1-го по 15-е болела, до сих пор не белила, не стирала, сегодня вот собралась. По-моему, капроновую кофточку не шей там, а привезёшь домой материю, сошьём и купим на юбку, какого нужно. И я думаю, куплю на платье, вот в скором времени по своему вкусу, скрою по той мерке, в крайнем случае, примеряю на Майку, ты бы адрес её написала, и вышлю платье тебе в посылке, или, если Гутор скоро поедет, то с ним. Что делать с халатом? Сейчас шить или хватит на этот год? Вот все свои соображения и напиши, примерно напиши, какого цвета брать на платье. Напиши, пишет ли тебе Нина? Нам всю зиму не писала, ещё получали, когда к тебе ездила. И ей напиши что-нибудь на этот счёт, да и вообще с востока писать никто не стал. Зазнались. На счёт 1-го мая раз уж у тебя столько накопилась дел, то подгоняй там, ну и, может, денег (неразборчиво). Сегодня Жени день рождения, а тянуть за уши его не с чем. Больше новостей никаких нет. Пока до свидания. В Магнитогорск письма пишем, а они от нас не получают и уж сердятся. Так я сегодня на переговоры хочу вызвать. 22 апреля – 58 г. Мама».

Теперь укоряю и стыжу себя за то, что грузила родителей разными запросами, особенно маму. Вошли в моду прозрачные капроновые блузки, все девчонки принялись обзаводиться такими. Купила белый капрон и я, собралась отправиться в ателье и сшить себе блузку с оплатой заказа. Мама всегда с пониманием относилась к моим девичьим запросам, в каждый мой приезд домой она шила мне обновы. Ну а если я не приезжала домой по разным обстоятельствам, то для примерки обнов она приглашала моих школьных подружек, например, Майю Панченко – она жила и училась в техникуме в Миассе.

В этом письме мама спрашивает: «Что делать с халатом?» Халат для работы в лаборатории мне шила тоже мама. От химии белый халат быстро «сгорал», был