Развод. Мусор вынес себя сам - Каролина Шевцова

- Очаровательно.

Не знаю, смеяться мне или плакать. Птица с ближайшей голубятни, цепь, снятая с велосипеда и пиджак безвременно почившей шлюхи. На негнущихся ногах иду к зеркалу, чтобы увидеть там монстра Франкенштейна, но замираю на середине комнаты. Уже отсюда мне видна не Аниса, а Ника. И эта женщина... эпатажная, гибкая, дикая... мне нравится! В ней есть сила и свобода, которых так не хватает обычной мне.

Рая стоит позади и любуется результатом своей работы.

- Ну как же красиво... Уверена, Давид увидит тебя и забудет зачем вообще пришел. Будет сидеть и слюнями истекать.

- И докажет, что он один в один как Боря, - подхватываю ее мысль, хотя самой ужасно обидно. - Падкий на все яркое и доступное. Но так даже лучше.

- Действительно, - Рая хитро прищуривается,- Ты ведь за этим и идешь? Убедить себя, что Давид не принц на белом коне, а обычный мужик, которому ничто человеческое не чуждо? Тебе же так будет легче, да, Аниса?

Ее слова бьют точно в цель. Я чувствую, как краснею. И если бы не тонна тональника, это бы заметила и Рая.

- Да что ты такое говоришь! У нас просто деловая встреча. И потом, ну влюбится Дава в эту Нику... Мне с того что?

Рая делает шаг ко мне, ее голос становится тише и мягче.

- Ну как... тогда ему придется забыть про Анису. А ты этого совсем не хочешь.

Я замираю. Это права. Ужасно, мерзко, но ведь - правда. Мысль о том, что он будет смотреть на кого-то другого так как на меня, что будет подкармливать кого-то другого хинкали, или обсуждать с кем-то еще новости за чашкой кофе или просто заглядывать по утрам чтобы поздороваться… НЕ хочу! Все это вызывает во мне панику!

И плевать, что Ника Зельбер и Аниса Самойлова один и тот же человек. Потому что мы разные, это очевидно!

Чувствую, как Рая обнимает меня за плечи. Так крепко, что не вырваться.

- Он ее даже не заметит, глупая, - шепчет она мне на ухо. – Завалит тебя цифрами. Обсудит какие-то дела и все.

- Почему ты так думаешь? - с трудом выдавливаю я.

- Потому что он умеет смотреть глубже, - просто отвечает Рая.

Такси подъезжает к ресторану, гда я сразу вижу его. Давид ждет у входа, опираясь на дверь своей машины. Выглядит безупречно, даже смешно, как мы будем смотреться вместе – я в своем канареечном пиджаке и он, в костюме тройке черного цвета.

Когда я выхожу, он делает шаг навстречу. Легкий наклон головы, едва уловимая улыбка.

- Ника, я рад, что вы нашли время. – Темный взгляд проходится снизу вверх, от туфель до макушки и вдруг спотыкается о шляпку. - Вы выглядите... незабываемо.

О да, Дав. Хорошее слово подобрал. Такое увидишь – не забудешь. Но стоит отдать Давиду должное, он безупречно держит себя. Я даже подумать не могу, что со мной что-то не так, когда рядом такой мужчина.

Он подставляет руку, чтобы провести меня в ресторан. Моя рука лежит на сгибе его локтя, пальцы холодные и дрожат. Внутри все сжимается в тугой, трепещущий комок. Я - Ника. Я должна быть дерзкой, уверенной, чуть циничной. Но все мое существо кричит от странного волнения. Зал внутри и правда темный, все как сказала Рая. Но мне все равно страшно, что вот-вот Давид приглядится и увидит меня. В смысле, Анису Самойлову, меня настоящую. Хватаюсь за меню как за рыцарский щит и прикрываю. им лицо

- Что здесь стоит заказывать? - спрашиваю, стараясь, чтобы звучать немного скучающе. По сучьи. - В этой вашей модной корейской кухне я не разбираюсь. Он даже не притрагивается к меню.

- Честно говоря, я тоже. Мое сердце принадлежит кавказской. Грузинской, если точнее. - А есть разница? Она же вся одинаковая, - сама не понимаю, зачем ввязываюсь в это. Хочется задеть Давида, ковырнуть побольнее, чтобы он просто закончил нашу встречу и поехал домой. И больше никогда, ни при каких обстоятельствах не писал Нике Зельбер.

Но не выходит. Когда Дава говорит, его голос становится глубже, в нем появляется та самая страсть, которую я слышала, когда мы беседовали о книгах, о Грузии, о жизни.

- Еда никогда не бывает просто едой. Как музыка не может быть набором звуков, а танец – дерганьем в такт. Это всегда история. Вы, как мастер рассказывать истории, должны меня понять.

И он начинает рассказывать. О хачапури как о теплых объятиях, о сациви как о тайне, запечатанной в ореховом соусе, о хинкали, в которых отражается вся суть грузин – простых с виду, но таких ярких, самобытных внутри. Он говорит о руках своей бабушки, которая с такой любовью готовила лобио. О горах. О солнце.

Я улыбаюсь, а на душе так паршиво. Он говорит с Никой Зельбер и делает это с тем же огнем, с той же нежностью и уважением, с какими говорил со мной, Анисой. И эта мысль ранит сильнее, чем, если бы он вел себя нагло или высокомерно. Потому что это значит, что его характер, его глубина – не исключение, сделанное только для меня. Аниса не уникальна. Он так же искренен с той, кого считает «мастером рассказывать истории» в жанре, который он, как я знаю, даже не читает.

Мне нужно успокоиться. Вернуть беседу в деловое руслу. Сейчас. Сдвигаю бокал с водой, заставляю себя встретиться с ним взглядом.

- Была удивлена получить ваше письмо, Давид. Мы ведь оба понимаем, что моя литература и то, что продвигаете вы – это два разных полюса.

Он мягко кивает, не отрицая.

- Вы правы. Но я не мог сдержаться и не встретиться с вами. В наших кругах только о вас и говорят.

- Люди вечно что-то болтают, неужели вы их слушаете? - отмахиваюсь, стараясь вложить в голос всю презрительность, на которую только способна. Получается стервозно.

- Вы правы, - он хмурится, заметив перемену в моем тоне. - Я и сам так думал. Но потом я услышал, с каким жаром о вас рассказывает моя подчиненная, и решил, что должен лично вас увидеть.

Подчиненная.

Воздух в зале кристаллизируется, застывает, отчего мне больше не вдохнуть. Вся моя легенда, тщательно выстроенный