Туман над рекой - Доппо Куникида

девицу из графской семьи. Около десяти гости начали расходиться, и я пошел проводить девушку от отеля до дома в Сибасаннай пешком, так как ночь была лунная. Мы неторопливо шли втроем с ее матерью, и по дороге та начала восторгаться супругами, уезжающими за границу. Она определенно им завидовала, но в ее словах, к несчастью, слышалось и стремление ввести дочь в высшее общество. Она также примешивала к рассказу и то, что слышала от своих друзей, но сейчас я повторять ее слов не стану. Девушка, которая шагала рядом со мной, крепко сжала мою руку. Я вернул ей рукопожатие. То был наш тщетный мятеж против ее матери.

Когда мы шли через лес, лунный свет лился в просветы между деревьями, придавая обстановке еще большее очарование. Мать опережала нас на пять шагов. Уже совсем стемнело, по дороге нам почти никто не встретился, вокруг было невероятно тихо, только раздавались мои шаги и стук двух пар гэта. Слова матери отдавались у нас обоих в груди, и мы шли, не говоря ни слова; мать тоже вдруг посерьезнела и замолчала.

Когда мы дошли до места, где тени леса стали совсем густыми и не пропускали лунный свет, девушка вдруг подошла ко мне так близко, что почти обняла меня, и прошептала: «Не смейте принимать слова моей матери близко к сердцу и бросать меня». Она положила руку мне на плечо, а потом что-то горячее прижалось к моей левой щеке, и я ощутил аромат с цветочными нотами. Когда мы добрались до освещенного место, ее глаза были полны слез, а лицо совсем побледнело – или, быть может, казалось таким в лунном свете. При виде ее меня бросило в дрожь от чувства, сдавившего грудь: то ли страха, то ли тоски – грудь словно придавило куском свинца.

Той ночью я проводил их до ворот. Мать предложила мне зайти и выпить чаю, но я отказался и пошел домой. Мне казалось, что мне задали какую-то сложную задачу, и от того, решу ли я ее, зависит, закончатся ли все невзгоды в моей судьбе. Это не фигура речи, я действительно так чувствовал себя и никак не мог успокоиться. Я не сразу отправился домой и бродил по пустынному лесу, пока не очутился вдруг на вершине Маруямы; я присел на скамью и некоторое время смотрел на небо над бухтой Синагава.

«А что если она в скором времени умрет?» – вдруг мелькнула в голове мысль, словно молния, осветив душу до самых темных углов, и я невольно подскочил с места. Встревоженный, я начал ходить туда-сюда, глядя себе под ноги и повторяя: «Да быть этого не может», «Ни за что», – словно отгонял демонов, но демоны не уходили. Время от времени я останавливался, смотрел на землю, и перед глазами у меня снова вставало ее бледное лицо. Мне представлялось, будто в его цвете видится что-то потустороннее.

Наконец я успокоился, решил, что мне все это померещилось из-за того, что давно не спал, и пошел вниз с горы. Однако почти сразу кое-что еще снова выбило меня из колеи. Поднимаясь наверх, я совсем этого не заметил, но у дороги с ветки дерева свисал какой-то человек. От страха у меня возникло чувство, словно меня ледяной водой окатили, и я застыл на месте.

Набравшись смелости, я подошел поближе и увидел, что это женщина. Лица ее я, разумеется, не разглядел, но по сброшенным гэта понял, что она молода… Вне себя я бросился вниз в сторону ресторана «Коёкан» и бежал, пока не достиг полицейского участка в конце дороги, где обо всем рассказал…

– Хотите сказать, та женщина оказалась вашей возлюбленной? – холодно спросил Кондо.

– Тогда все сложилось бы совсем как в романе, но, к счастью, это был не роман. Через день я прочитал в газете, что покойницей была девятнадцатилетняя девушка, забеременевшая от солдата, но тот вернулся на родину, и она, оказавшись в отчаянном положении, покончила с собой. В любом случае, той ночью я почти не спал.

Но, к счастью, когда я на следующий день заглянул к моей возлюбленной, она была такой же, как и всегда. Она с рассеянной улыбкой посмотрела на меня, и все терзания прошлой ночи развеялись, как туман. Прошел еще месяц, ничего не происходило, мы проводили дни в веселье и радости…

– Да, это все очень ценно, – сказал Ватануки, притопнув ногой.

– Молчите и слушайте. Что дальше? – Мацуги явно принял все близко к сердцу.

– Сначала позвольте мне сказать: в конце концов эта девушка однажды зевнет, и вашей священной любви придет конец, так? – почему-то серьезно спросил Кондо.

Двое или трое человек громко расхохотались.

– Ну, у меня, по крайней мере, было именно так, – пояснил Кондо.

– Неужели и вам случалось влюбляться? – ни с того ни с сего спросил Ияма.

– Сейчас рассказывает Окамото-сан, а мне про мою любовь говорить? Короче говоря, сошелся я с одной девицей, мы вдвоем, забыв обо всем, весело проводили время, а на третий месяц она разок зевнула, и мы разошлись – вот и все. Ведь у всех любовь так и проходит, женщина – такое животное, что за три месяца ей и десять мужчин надоест. Супруги же держатся друг друга, потому что им деваться некуда – жена просто давит зевоту, так время и коротают. Как думаете, я прав?

– Может и так, но, к счастью, у нас до зевков не дошло. Слушайте дальше, пожалуйста.

В то время я, как и Камимура-сан в своей истории, заразился лихорадкой Хоккайдо – по правде говоря, мне и сейчас кажется, что жизнь там совсем неплоха. Я рисовал себе в фантазиях ее картины, и больше всего радости мне доставляло обсуждать их с возлюбленной. Я исчертил целую гору бумаги планами дома в американском стиле, о котором говорил и Камимура-сан. Отличие заключалось в том, что зимой не только свет фонаря виднелся из окон моего дома, но и слышался иногда веселый смех или песня в исполнении ясного женского голоса…

– Но ведь у меня никого тогда не было, – жалобно заметил Камимура, и все рассмеялись.

– Наверное, и к мясу от картошки ты переметнулся из-за этого, – заявил Ватануки.

– Нет, это не так. Думаю, будь у Камимуры-сан кто-то на примете, он бы оставил мысли о Хоккайдо. Женщины не воспринимают всерьез приверженцев картофеля. Им нужны те, кто от рождения питает склонность к бифштексам, вот как я, например. Если женщина говорит, что любит картофель, то это наверняка ложь! – крикнул Кондо. Стоило ему договорить последнюю фразу, все снова залились смехом.

– Так вот, мы оба, – спокойно продолжил Окамото, когда все утихли, – мы оба решили, что поселимся на Хоккайдо. Наконец мы обо всем договорились, и я сразу же отправился в родные края и продал почти все угодья и поля, которые мне оставили родители, намереваясь потратить вырученные деньги на освоение Хоккайдо. Я собирался пробыть на родине десять дней, но то ли из-за того, что это родина моей семьи, то ли из-за споров о цене пробыл там все двадцать. Потом получил телеграмму от матери девушки. Испугавшись, я сразу же налегке вернулся в Токио, но моя возлюбленная уже была мертва.

– Мертва? – вскричал Мацуги.

– Именно. И так все мои надежды растаяли, как пена на воде.

Не успел Окамото договорить, как Кондо торжественно, словно выступая с речью, заявил:

– Не могу и передать своей благодарности за столь занятный рассказ о любви, и все же я должен поздравить вас, Окамото-сан, с тем, что ваша возлюбленная умерла, а если поздравления тут неуместны, то я просто порадуюсь, тихо, но все же порадуюсь, непременно порадуюсь за вас. Если бы она не умерла, конец этой истории был бы куда трагичнее, наверняка намного трагичнее, чем смерть.

Все это он произнес с крайней серьезностью, но, видимо, ему и самому стало немного смешно: он вдруг снова переменился в лице и уже тише, с улыбкой, добавил:

– Ведь если женщина зевает… Вообще есть несколько видов зевоты, среди них я выделю два: самый печальный и самый ненавистный. Это зевота, когда человек устает от жизни, и зевота, когда он устает от любви. Устав от жизни, зевают обычно мужчины, женщины же от природы склонны зевать, устав