54 по шкале магометра - Мария Папкова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Не стрелять! Я приказываю! Не стрелять!
Но рация молчала. А небо вздрогнуло и накрыло знакомые с детства улочки смертельным дождём.
Питер взвыл и рванул на себя штурвал. В прицел гашетки попала первая стальная птица… Палец не дрогнул.
Он шпиговал равнодушное пепельное небо тысячами жалящих пчёл. Кричал, и непрерывно жал на гашетку, пока пелена над головой не взорвалась, открывая бескрайнюю глубокую синь.
Небо падало на землю, укрывая её стеклянными брызгами, а в прозрачную синюю даль уже поднимались невесомые, словно пушинки одуванчиков, души. И у каждой из них было своё небо. Чистое. Свободное. Небо.
Анфиса Музыка
Подсобка
Из темноты на меня внимательно смотрит блеклый единственный глаз старой куклы. Рядом спят пылесос и позапрошлый принтер. Старый ковер, когда-то не поместившийся в кабинет в длину, папки с бумагами, которые больше никто и никогда не откроет, книги, которые едва ли когда-нибудь перечитают.
Сумрачное королевство позабытых вещей. Что я здесь забыла? Может быть, я тоже забытая в темноте штуковина, мало того, что бесполезная, так еще и сломанная?
– Ну что, – внезапно спрашивает меня кукла, – как оно там? Нашли уже подходящую обувную коробку?
– Какую коробку? – не понимаю я. Чего-чего, а обувных коробок здесь нет.
– Как какую. Чтоб похоронить. Мне обувная как раз по размеру.
– Нельзя же быть такими безответственными! – в разговор включается принтер. – Ты знаешь правило: мы приходим в эту жизнь в коробке и в коробке же должны уйти из нее. Это священный обряд!
– Чепуха, – отмахиваюсь я и ищу выключатель, надо бы осветить эти забытые земли. – Никто не тратится на коробки, чтобы выбросить мусор. Максимум – пакет.
– Мусор… – вкрадчиво проговаривает кукла. – Му-сор… Надеюсь, когда придет твое время, ты услышишь то же самое – вот тебе пакет, покойся с миром в братской могиле.
Щелкает выключатель, но ничего не меняется: лампочка давным-давно перегорела.
– Почему в братской? В какой могиле?!
И тут в воображении всплывает переполненная мусорка. Вонь, грязь, вперемежку свалены неживые тела… неживые? Или мертвые? Ну уж нет, они никогда не были живыми, нашли, на что претендовать.
– Вот-вот, – продолжает кукла, – и тебя ждет то же самое.
– Нет-нет-нет, я не понимаю. Зачем это вам? Зачем на мусорку? Зачем в могилу? Чем вам здесь-то плохо?
– Всякая душа жаждет перерождения! Я распечатал однажды статью о переработке отходов, с тех пор так загорелся идеей, что можно стать частью чего-то большего… Это учение принесло мне большие надежды! И помогает коротать время здесь, в этом чистилище…
В чистилище? Да что же это такое, где я? Что я здесь забыла? Что за обитель заблудших душ, жаждущих упокоения? Прочь, прочь, пока меня не поглотило их безумие…
* * *
– Кать, ну ты где ходишь?!
– Да в подсобке тупила…
– Ты клей принесла?
– Черт, забыла! Я как туда захожу, так память отшибает, по десять раз туда-сюда ходить приходится. Знаешь, стою на пороге и смотрю по сторонам… Сейчас, секунду, так тебе клей и…?
– И ножницы большие, а то этими маленькими резать невозможно. Кстати, у меня та же фигня. Знаешь, это просто мозг на пороги реагирует и как бы перезагружается. Я что-то такое читала. Давай, неси ножницы…
* * *
– Вот ты и вернулась. Поверь, тебе никуда отсюда не деться, однажды ты останешься здесь навсегда. Вместе с нами.
– Да нет же, я сейчас возьму и … – А что я возьму? Ну вот, опять забыла. Начнем сначала, я сюда пришла, чтобы… А зачем? Зачем я пришла? Зачем все это? Зачем бесконечно уходить и приходить, если можно просто… остаться? Какой смысл? – Так, вот не надо нагнетать вот это все! Если ваше существование такое бессмысленное, то это еще не значит, что мое – тоже. Я сюда пришла просто чтобы…
– Чтобы что? Ты ж сама не помнишь! Катенька, – кукла лениво закатывает свой единственный глаз, – если не веришь в бренность жизни – поговори с ковром. Он как никто другой понимает, что к чему.
В углу тут же что-то зашевелилось, зашуршало.
– Он в свернутом виде говорить не может, его разворачивать надо, – просигналил принтер, – а тут ему места совсем не хватает. Бедняжка! Представляешь, каково ему? Неприкаянный и никому ненужный, просто потому что не вписался в рамки… А если бы вписался? Да об него бы ноги каждый день вытирали! Слышишь? Вы-ти-ра-ли но-ги!
Ковер задрожал и замычал, как связанный заложник. Кукла тяжело опустила голову. Принтер включил красный огонек.
– Ты ведь знаешь, что однажды здесь останешься. Нет других вариантов. Так оставайся сейчас.
Ну уж нет! Не вернусь. Ни за что, никогда, ни в жизни, ни вовек.
Хотя, если каждый раз, выходя из подсобки, я забываю, что было внутри, если я забываю весь этот ужас безысходности и все равно возвращаюсь… Неужели это все будет повторяться до бесконечности?
* * *
– Наконец-то! Ножницы принесла?
Стою, озираюсь, щурюсь от дневного света. Сердце почему-то колотится, а почему – не помню. В руках зажата бумажка, исписанная каракулями. Как будто бы писали с закрытыми глазами. Стоп, это же я писала. Я знаю, что это, я знаю, о чем это.
– Там это… лампочка перегорела, надо заменить. И куча всего выкинуть.
– Ты ножницы с клеем принесла?
По телу проходит последняя волна страха.
– Тебе надо – ты и иди.
Никита Дубровин
Премьера
Еда совершенно не лезла в горло, но Льярта знала, что надо обязательно как следует позавтракать. Когда она приедет в театр, предпремьерная суматоха захлестнет с головой, и там уже точно будет не до нормального обеда. Да и есть актерам премьеры перед спектаклем, в принципе, не рекомендовалось. Особенно ведущим. А ведь у нее одна из самых главных ролей!
Льярта почувствовала, как возбуждение начинает захлестывать до самой макушки, заставляя быстрее биться сердце и перехватывая сердце. Так никуда не годится – решительно сказала она себе и быстро проделала малый успокаивающий дыхательный комплекс, выученный на мастер-классе великого профессора Урмандтора. У Льярты с детства была склонность к спонтанным вспышкам эмоций, и все пять лет обучения в Театральной Академии Гре-Стардара она старательно искала и испытывала на себе методы контроля этой не слишком полезной для актрисы особенности. Дыхательные комплексы профессора
