Собрание сочинений в двух томах. Том I - Довид Миронович Кнут

так на юге России называют племенных быков. Возможно, в связи с названием реки Бык, протекающей через Кишинев, образ быка обладал для Кнута значением топонимического символа: неслучайно книга его рассказов о детстве должна была называться «Бычий край» (объявлена на последней, рекламной, странице НЛ, ее появлению помешала война); ср. в рассказе «О, Франческа» (в т.2 наст. изд.), главный герой которого, имеющий выразительную автобиографическую прототипику, живет «в самой столице бычьего края». «Еще кочуют дымные костры И таборы цыган» — Темпоральная семантика слова «еще» явно отсылает к «Цыганам» А. Пушкина: «Цыганы шумною толпой По Бессарабии кочуют». «Кто отроком пел гневному Саулу?» — Имеется в виду второй царь Израиля Давид, юношей бывший пастухом в доме своего отца Иессея, а затем ставший оруженосцем у царя Саула и укрощавший его возмущенный дух музыкальной игрой и пением (I Цар. 16:21–23). Отождествление себя с царем Давидом служило у Кнута значимым метафорическим кодом его творческого, а в определенном смысле и реально-обыденного поведения, ср., напр., письма к Е. К. от 3 января и 28 февраля 1946 г., где он педалирует библейскую аутентичность их имен, Ева и Довид (Давид): в первом письме — «Как ты поживаешь, можешь ли ты это сказать, как полагается между Давидом и Евой?», во втором — «Как ты можешь предположить, что я не всегда отвечаю тебе, и говорить, что не хочешь „утруждать“ меня. Что за язык, разве так можно говорить с Довидом, когда зовешься Евой…» И далее в том же письме: «Не смею поверить, что мы с тобой скоро, быть может, встретимся: два человека, которые о стольком должны друг другу рассказать, два человека, из которых одного зовут Евой, а другого — Довид…» «…Шестиконечный щит» — Любопытная контаминация русского и древнееврейского оборотов: по-русски эмблема Израиля называется «шестиконечная звезда», а по-еврейски — «маген Давид» — ‘щит Давида’. «Чей пращ исторг…» — Давид поразил воина-филистимлянина, исполина Голиафа, камнем из пращи (I Цар. 17:37–50); праща (пращ) — сложенный петлей ремень или веревка, куда кладется камень, который мечут с огромной силой. «Пришел в ваш стан…» — В МТэЕК «стан» рукой Кнута исправлен на «век»; в ИС сохранен первоначальный вариант. «Пустыни Ханаана» — В широком смысле земли, заселенные потомками Хама и сына его Ханаана, проклятых Ноем (Быт. 9:25); отсюда 'Ханаан' — 'проклятая, униженная, пустынная земля'. «Святого Ерушалайми» — В ИС: Иерушалайми. Кнут использует неправильную с точки зрения грамматики иврита форму: в таком виде слову ‘Иерушалаим’ задано значение прилагательного. Адонай — ритуальное замещение имени Бога в книгах Ветхого Завета, на русский язык традиционно переводится ‘Господь’; русские поэты использовали, как правило, множественное число — Адонаи, см. стихотворение под таким названием у З. Гиппиус (1914) или у М. Кузмина («Страстной пяток», 1917), у Ф. Сологуба (очевидно, о большевистской власти): «Адонаи Взошел на престолы, Адонаи Требует себе поклоненья, — И наша слабость, Земная слабость Алтари ему воздвигла». «…и дребезги кинор» — Струнный инструмент у древних евреев, род арфы или псалтыря, в современном иврите «кинор» означает скрипку. Папуша (перс. papusch) — связка табачных листьев; бессарабский городок Оргеев, в котором Кнут родился, славится табаководством, но, возможно, здесь, кроме того, преломилась смутная ассоциация чисто литературного достоинства: начало «Блуждающих звезд» Шолом-Алейхема, где при описании базара молдаване (в данном случае не покупатели, а торговцы) даны в знаменательном окружении «овощей и плодов»: «Папешуи (кукуруза) <звучит почти как „кнутовский“ папушой>, зеленые огурцы, лук, чеснок и прочая зелень — все продавалось чуть не даром» (Шолом-Алейхем. Собр. соч. В 6 т. Т. 5. М., 1973, с. 7). (Благодарю проф. Д. Сегала за участие в комментировании этого стихотворения. — Сост.).

2. МТ, с. 11–13. ИС, с. 12–13. Самум (араб, от samma — отравлять, samm — яд) — знойный сухой ветер, дующий в пустынях Аравии и Африки с юга на север и вызывающий песчаные бури.

3–5. МТ, с. 14–16. ИС, с. 14–16. Здесь, как и вообще в ранних вещах Кнута, ощутимо влияние Песни Песней, которое проявляется и как общая эмоциональная атмосфера, и как образотворчество вполне определенного типа: так, например, козьи оливковые груди очевидный дериват от — «Два сосца твои, как два козленка, двойни серны…» (Песн. П. 7:4). При этом можно говорить еще и о тексте посреднике — купринской «Суламифи», представляющей собой беллетризованную стилизацию Песни Песней, ср. в особенности: «Дам железные серьги с смарагдом!» (у Кнута) и большой фрагмент в «Суламифи» о смарагде («Это кольцо с смарагдом ты носи постоянно, возлюбленная… <и далее>», А. И. Куприн. Собр. соч. В 6 т. Т. 4. М., 1958, с. 292).

6. МТ, с. 17.

7. МТ, с. 18.

8. МТ, с. 19. ИС, с. 18, где вместо «уныл» — «ковыль».

9. МТ, с. 20. В ИС (с. 17) под назв. «Сарра». Сарра — (

— ‘княгиня’, ‘владычица’, ‘аристократка’; до заключения завета с Богом — Сарай) — жена родоначальника еврейского народа Авраама . «…песков Ханаана» — см. коммент. № 1 к стихотворению «Я, Довид-Ари бен Меир». Агарь — рабыня-египтянка в семействе Авраама, ставшая его наложницей (так как Сарра была бездетна), родившая ему сына, нареченного Исмаилом ( — ‘слышит Бог’; согласно Библии, прародитель арабов), и изгнанная в пустыню; этот образ не редкость в русской поэзии, см., напр. в третьем стихотворении цикла М. Цветаевой «Отрок» (1921).

10. МТ, с. 21.

11. МТ, с. 22.

12. МТ, с. 23.

13. МТ, с. 24–25. Заман — от ‘манить’, ‘заманивать’, т. е. ‘мои губы что-то манило (заманивало), влекло к себе’, ‘что-то ждало и жаждало моих губ’.

14. МТ, с. 26. Вообще-то, варган, по В. Далю, — «простонародное музыкальное орудие, зубанка; железная полоска, согнутая лирой, со вставленной вдоль посредине стальным язычком» (Владимир Даль. Толковый словарь живого великорусского языка. Т. 1. М., 1981, с. 165). Но Кнут, судя по данному поэтическому контексту, вкладывает в это существительное прямое значение, присущее глаголу ‘варганить’ (шуметь, стучать), т. е. варган здесь — шум, стук. Тупь — от ‘тупой’. Образное соединение варгана и тупи, условно говоря, характеризует глухой «звук», «голос» мирокружений — суеты замороченного бытия (см. эпитет глухой, появляющийся в предпоследнем стихе). Генетически этот образ, по-видимому, опирается на чисто слуховую ассоциацию глухих ударов копыт (подков у Кнута в следующем стихе: «Напрасный бой любых подков», см. также в последнем стихе в качестве образного соответствия подковам-копытам — полынь, где подоснова метафорического сцепления очевидна: «Летит, летит степная кобылица И мнет ковыль…» Блока) и имплицитно отталкивается от пушкинского «Тяжело-звонкого скаканья По потрясенной мостовой» из «Медного