Гражданин Бонапарт - Николай Алексеевич Троицкий

не так умело, как англичане, — ведь у них не было своего Нельсона. Адмирал Брюэс, раненный в руку и в голову, отказался спуститься на перевязочный пункт и был убит пушечным ядром на капитанском мостике. Геройски погиб командир флагманского корабля «Орион» Люк-Жюльен Казабьянка. С ним был его малолетний сын. Увидев, что пламя охватывает корабль, отец попытался спасти сына и привязал его к плавающей в море стеньге (просторному колену одной из мачт). Но тут раздался страшный взрыв, при котором погибли и сам Казабьянка с трёхцветным знаменем республики в руках, и его мальчик[828].

Итоги битвы стали для французов трагическими. Они потеряли 13 кораблей из 17 и более 3 тыс. человек убитыми, ранеными и пленными, тогда как англичане сохранили все свои суда, хотя многие из них были повреждены, а их людские потери не превышали 900 человек убитыми и ранеными. Главное, французская эскадра перестала существовать, а сухопутные войска Бонапарта в Египте были отрезаны от Европы, от родной Франции и, по всей вероятности, обречены на гибель. Заглядывая в будущее, Д.С. Мережковский с присущей ему афористичностью заключил: «Абукир — отец Трафальгара, дед Ватерлоо»[829].

В такой ситуации, узнав о страшных подробностях Абукирского побоища, Наполеон не потерял головы. Он даже стал говорить соратникам, впавшим было в уныние при первой же вести о трагедии Абукира, что можно остаться и стать великими на Востоке: «Теперь мы просто вынуждены совершать великие подвиги. И мы их совершим. Надо основать здесь великую империю — и она будет нами основана. Моря, на которых мы более не господа, отделяют нас от родины, но никакие моря не отделяют нас ни от Африки, ни от Азии»[830].

Едва ли сам Наполеон верил тому, о чём говорил, скорее хотел утешить расстроенных соратников, поднять их упавший боевой дух. Как бы то ни было, он с удвоенной энергией взялся за преобразование Египта. Продолжая курс на религиозное сближение с египтянами, он не только демонстрировал перед улемами и шейхами лояльность исламу, но и позаботился о них, закрепив за ними все их привилегии, и даже, по его собственному признанию, «окружил их ещё большим почётом, чем тот, которым они пользовались раньше»[831].

Мало того, Наполеон шокировал своих соратников и приятно удивил самих шейхов изысканным вниманием к их жёнам. Начал он свою галантную заботу с главной из них — жены Мурад-бея Нафисы, которая, кстати, раньше была женой правителя Египта Али-бея, убитого в 1773 г. «Султан Кебир» направил к ней своего пасынка Евгения Богарне, чтобы выразить ей почтение и вручить фирман (т.е. высочайший указ), закреплявший за ней все её имущество, включая гарем «из полусотни женщин всех национальностей и цветов кожи»[832]. Успокоив и обрадовав таким образом жену Мурад-бея, Наполеон использовал в своих интересах её влияние на других жён египетской знати. Когда им стало известно о необычном, диковинном для Востока джентльменстве Султана Кебира, они стали испрашивать у него аудиенции, и он принимал их в своём дворце. «Они являлись, окружённые многочисленной свитой, — вспоминал Наполеон. — Лица их были закрыты в соответствии с обычаем страны. Невозможно было судить о том, насколько они красивы, но маленькие ручки, тонкая талия, мелодичный голос, манеры как следствие благосостояния и хорошего воспитания, раскрывали их сан и положение в свете. Они целовали руку Султана Кебира, подносили её к своему лбу и сердцу, усаживались на дорогих шёлковых подушках и заводили разговор, в котором проявляли столько же ловкости и кокетства, сколько могли бы проявить наши европейские женщины, получившее наилучшее воспитание, чтобы добиться того, за чем пришли»[833]. А добивались они немногого. Прослышав о том, как деликатно, заботливо, нежно обращается генерал Мену со своей женой-мусульманкой в г. Розетта, все женщины Розетты направили в Каир Султану Кебиру «петицию с просьбой приказать египтянам во всём Египте обходиться с ними по обычаю французов»[834].

Наполеон многое делал и для того, чтобы завоевать симпатии простых египтян. С этой целью он сам, его штаб и французский гарнизон Каира приняли участие в традиционном празднике Нила. С 18 августа 1798 г. в течение трёх дней примерно 200 тыс. египтян веселились на берегах Нила и городских улицах. Наполеон в сопровождении своих генералов, членов Дивана и прочих шейхов прибыл к специально приготовленному для главных торжеств павильону, а части французских войск в парадной форме прошли перед ним церемониальным маршем. Затем в павильоне был сервирован роскошный обед для египетской и французской элиты, о котором можно сказать, что он «прошёл в тёплой дружеской атмосфере»[835].

Большое и выгодное для французов впечатление произвёл на всех египтян случай, когда Наполеону доложили в присутствии «собрания великих шейхов», что арабы племени биллис убили в египетской деревне одного феллаха. «Султан Кебир» разгневался и выслал отряд из 300 кавалеристов с приказом изловить и наказать убийц. Один из шейхов, видя гнев и сострадание Наполеона, спросил его: «Почему ты так сердишься? Разве убитый феллах — твой родственник?». «Да, — ответил «Султан Кебир», — все подвластные мне — мои дети!» Услышав это, главный шейх Эль-Шаркун воскликнул: «Тайиб! Тайиб![836] Ты говоришь, как Пророк!» Спустя каких-нибудь полчаса Эль-Шаркун уже рассказывал о мудром величии Султана Кебира в главной мечети города, заполненной народом[837].

Много лет спустя, на острове Святой Елены в разговоре со своим врачом Б. О'Мира Наполеон вспоминал: «Говорили, что я принял мусульманскую веру в Египте. Дело совсем не в этом. Я никогда не следовал догматам этой религии. Я никогда не молился в мечетях. Я никогда не воздерживался от вина, так же как и никогда не совершал обрезания и никогда не исповедовал это. Я лишь заявлял, что мы были друзьями мусульман, и я уважал Магомета, их пророка. Это истинная правда, и я поныне уважаю его»[838].

Веротерпимость и уважение Наполеона к Корану помогали ему обеспечивать порядок, необходимый для буржуазных реформ в Египте, но, как подметил Е.В. Тарле, были для того времени настолько «чрезвычайным новшеством», что в 1806 г. Святейший Синод Российской империи, объявляя Наполеона предтечей антихриста, намекал в качестве одного из аргументов на его покровительство исламу в Египте[839].

Но до 1806 г. было ещё далеко, а пока «Султан Кебир» успел многое сделать для преобразования Египта на французский манер (разумеется, в меру возможного). Анри Лашук верно заметил, что именно в Египте Наполеон «впервые обнаружил гений будущего главы государства»[840]. Он искусно, сочетая такт и напористость,