Фуга - Елена Владимировна Ядренцева

Не то чтобы он собирался возвращаться. Не то чтобы отцовские надежды что-то значили для него. Но все-таки что-то такое витало в воздухе — ароматы духов, дым сигарет, ветер из форточки, на кого-то уже пролили виски, кто-то уже пытался выяснить, с ним ли остальные, и все, конечно, соглашались, что да, с ним, в доле, чтобы завтра не вспомнить ни словечка, — что-то готовилось, и для него, мальчишки, воплотилось в Лане.

— Это вы мастер, любящий картошку?

Она подошла незаметно — в черном платье, в темной, какой-то траурной помаде. В уголках губ и глаз у нее уже появились первые морщины, и она не маскировала их, как было принято. Вопрос она задала словно бы из вежливости. Ей вслед оглядывались. Тогда она еще работала в журнале, но вскоре ушла — в том числе из-за него.

— Я, понимаете ли… я совсем не мастер, — засуетился Томас, вскакивая с места. — Я даже вряд ли когда-то им буду, я не по этой части, я скорее…

— Ясно, — сказала Лана и уселась, вытянув ноги в матовых колготках. Взгляд у нее был все еще остановившийся, какой бывает после очень длинных дней. — А я вот тоже картошку люблю. И пюре, и просто.

— А мясо?

— А мясо, — Лана усмехнулась, — вышло из моды.

Ухмылялась она, конечно, криво, будто шутила одной ей понятную шутку. Шутка, как выяснил Томас потом, заключалась в бессилии, усталости, безденежье.

Центральный — город, где нет мастеров вообще, и в этом городе все очень-очень заняты. Жилье здесь дорогое, жить — еще дороже. Если ты принадлежишь к правильной семье, все упрощается. Лана, хоть и была из правильной семьи, работала на износ.

— Вы тоже отделились от своих? — спросила она в их первую встречу и равнодушно вытащила мужскую сигарету из первой попавшейся позабытой кем-то пачки. — А вы почему?

На них оглядывались все чаще и чаще.

— Вы лакомый кусок, — сказала Лана и посмотрела на всех поочередно, пока они не опустили взгляд и не сделали вид, что идут по своим делам. — Меня не тронут сразу, будут торговаться. И пока они будут торговаться, я вам расскажу, во что вы влипли. Я, может быть, скоро начну занятия вести у вас, ну в этом вашем…

Йэри все смотрел на него с тем напряженным вниманием, с каким смотрят только на очень дорогих людей. И очень юных. И вот тогда-то Томас и спросил снова о том, что его одновременно и смущало, и расстраивало, и бесило, и почему-то радовало:

— Как Щепка может быть дочерью Ланы, если у Ланы не было ребенка? Насколько я успел понять, дети в Приюте очень плохо помнят прошлое?

— Часто вовсе не помнят, — кивнул Йэри.

Замечательно. То есть мы имеем дом, полный не просто несчастных детей, но детей безо всяких ориентиров. И все это время Рысь — что делал Рысь? Почему он молчал? О чем он думал?

— Рысь, к твоему сведению, об этом думает как дышит, — заверил Йэри, и что-то проскользнуло в его голосе. Томас не сразу понял что. Что-то отцовское, такая тень упрека. И самое мерзкое было даже не в этом, а в том, как Томас моментально вскинулся, еще не знал, что скажет, но уже отказывался:

— Я не…

Прошло два года с тех пор, как ушел отец, и пятнадцать — с тех пор, как Томас покинул дом.

Рядом с Йэри чувства оттаивали и сменяли одно другое с досадной подростковой быстротой. От Йэри Томас шел отдохнувший, пристыженный и злой. И дождь, казалось, не смог промочить его сразу, а только под самый конец пути.

— Асенька, блин, — Рысь покачал головой, — да ну и кто же так делает?

Он застыл посреди кухни и неотрывно пялился на собственную ладонь, будто от взгляда что-то изменится. На ладони лежала Асенькина фенька — светлая, бежевая, с растрепанными кончиками.

Рядом стояли Я Клянусь и Артур, причем Артур держал в руках кочан капусты и пытался вертеть его, как футбольный мяч.

— Ты ее спер где-то?

— Не, не спер, угостили.

— В столовую отнеси.

— Не, я не пойду.

Взгляд от феньки отводить было нельзя, поэтому в лицо Артуру Рысь посмотреть не мог.

— Я понимаю, чего я здесь жду, — сказал он медленно, — а вы-то тут зачем застряли?

— Сам как думаешь?

Да никак Рысь не думал, так стоял. Думал, что Асенька любила — любит? — персики. Что из капусты можно сварить борщ. И что прошлый раз случился при старом мастере, а всё, что при нем, будто не взаправду. Вот сейчас, скажем, фенечка исчезнет, и тогда надо будет в ту же секунду…

— Рысь, а Рысь, — позвал Я Клянусь так настойчиво, что Рысь чуть было на него не покосился — откуда этот тон упрямый, тоже мне… — зачем-то же мы ходим тройками, а?

— Глупости.

Вспоминай Асеньку. У нее тонкие запястья, и она любит персики и море. Криво шьет наволочки и всегда всем рада, как кошка, ласковая, но глуповатая. Такая искренняя-искренняя. Милая. Вспоминать надо чуть утрированный образ, так, как если бы ты ее описывал кому-то третьему. Такая девочка была у нас, славная девочка.

— Ты задолбал все время прикрывать всех, — сказал Артур и, очевидно, грохнул кочан об пол.

Захрустели листья. Клянусь фыркнул. Поддакнул заботливым голосом:

— Ты же не должен один ввязываться. — И Рысь на ощупь пихнул его в бок локтем: «Не отвлекайте вы, ну. Я и так лажаю».

Кочан куда-то покатился. Артур пнул его?.. Не успел Рысь произнести вслух мысль про борщ, как Артур выдал:

— Ну ты и кретин. Ты не для этого здесь. Хочешь всего себя угрохать? Тебя мастер чему учил, ау?

— Какой мастер?

— А новый тебя чему-то учил вообще?

Чтоб не сбиться с волны, не упустить, Рысь принялся перебирать совсем простое: Я Вам Клянусь скоро отправится занять народ в залах, Роуз и вовсе в городе и ничего не знает, вот и славненько. А Артур наседал, мешал, придурок, и Рысь опять знал: надо посмотреть ему в лицо, поймать взгляд — и тогда он все поймет, но как раз этого никак нельзя сейчас…

— Ты перед Яблоком один отчитываешься, тебе мало?

— Ребят, я не просил мне помогать.

— Так мы не про тебя, мы Асю вытащить. Эта история вообще не про тебя же.

— Все, что касается Приюта, про меня.

— Фу-ты ну-ты, а мы вообще не в счет?

Артур толкнул его в плечо, и Рысь не справился, конечно, вскинул голову, как всегда вскидывал, еще задолго до Приюта, чтобы знать, с кем дерется, чтоб не прятаться, — и вот тут фенька и растаяла. Конечно. Время уходит, надо пробовать сейчас, но в одиночку не получается, действительно, будто бежишь, оскальзываясь, мысли все не те…

— Думай про Асю, — велел Рысь скороговоркой то ли себе, то ли ребятам, то ли всем вместе, — думай про Асю, раз ты еще здесь. Какая, кто она была. Думай хорошее!

— А кто такая… — начал было Я Клянусь, и Рысь заорал на него мысленно: «Заткнись! В венке из одуванчиков ходила. Платья в полосочку. Гренки жарить в кухне». — Я не пойму, она мне снилась, что ли?.. — пробормотал Я Клянусь снова.

Вот потому Рысь и хотел, чтоб эти двое вышли. Все размывается, надо сосредоточиться: «Ася, иди сюда, зовите Асю, тяните все за фенечку, которой нет, упритесь в пол ногами, только мысленно…» Как будто гигантский пылесос засасывал шелковый платок с портретом Асеньки, а Рысь вцепился в кончик и не отдавал, а пылесос ревел, ревел…

— Асенька, солнце, — сказал Артур, — Клянусь, помнишь Асю?

Да Рысь и сам ее уже почти не помнил, но старый мастер говорил, что еще можно…

— Берите, — сказал Рысь и разрешил силе утекать в ту же пустоту, во тьму, сквозь пальцы. — Берите, только Асеньку отдайте.

И «пылесос» переключился на него. Вот Рысь еще стоял, живой, с ребятами, а вот без сил валяется на полу и все сжимает в руках воображаемый канат, веревку, ленту, ниточку — их с Асей связь, которой, может, не существовало, ведь феньки не было, он ее, может, сам