Фуга - Елена Владимировна Ядренцева

Клянусь зазвенел ложечкой в стакане, Александр извлек свою тетрадку и хмуро принялся что-то черкать.

— На самом деле все прошло довольно гладко, — поделился, не отрываясь от занятия, — просто все эти ложные надежды создали почву для разочарований. Мы понравились мэру. И судье.

Рысь проглотил нервный смешок на слове «судья» и поддержал беседу:

— Что они сказали?

— Госпожа мэр отметила, что мы забавные, а господин судья — что заметен потенциал к развитию. Там, правда, был еще священник, и вот он… — Александр покачал головой.

— Ну я понял, что он.

Когда-то этот дядя делал отметку в церковной книге об их с Роуз браке, так полагалось для приезжих, и Рысь тогда едва с ним не подрался. Потому что он говорил примерно следующее: «А дети ваши будут противоестественны. Зачатые не то что во грехе, но в сердце, так сказать, природной странности». Бледная Роуз молча кивала. Она уже успела осознать, что дети, пока Рысь — глава Приюта, им не светят. Рысь примерился, вспомнил мастера, разжал кулак. Священник с аккуратностью захлопнул свою книгу, сдул пылинки с обложки и ушел.

Я Вам Клянусь тем временем наконец подсунул Леди мятную успокоительную дрянь, которую Рысь держал специально на такой случай, но Леди так тряслась, что не могла пить.

— Ну тихо-тихо, — завел Рысь шарманку снова, — ты же смелая. Ты же герой у нас, да? Ты у младших главная?

— «Пример для тех, кто разделял сей образ мыслей…» — Она процитировала сквозь всхлипывания строчку из стихотворения «На смерть одного из скандальных баснописцев», некоторое время чрезвычайно популярного в хороших домах в качестве назидательного чтения, а также для заучивания наизусть.

— У нас тут речь пока что не про смерть. Ты донесешь до остальных, что тут и как?

— До остальных?

— Ну, для кого ты там пример.

Она отхлебнула успокоительного:

— Я постараюсь, только к вам тоже придут.

Рысь мысленно застонал: только не все сразу. Сколько их плакало уже на его веку, а каждый раз как в первый. Курить хочется. Я Вам Клянусь залпом допил успокоительное, сказал вполголоса, пока Леди затихла:

— Это же мастер им внушил, понимаешь? Разрешил им приходить в любое время.

— В город или к нему?

— Кто ж его разберет… Мне кажется, он ляпнул… это как жест вежливости, небось от радости, что на сей раз легко отделался, прощальные слова, пока, друзья, рад был знакомству, до свиданья, до свиданья…

— Я понял, можешь дальше не расцвечивать.

— Да я как лучше…

— Да я понял, понял.

«Братец-братец, ну что же ты такой урод».

Накануне

— Так, — сказал Рысь, — сегодня идут и проветриваются ты, ты и ты.

Если бы кто-то из младших Приюта увидел Рысь таким трагически серьезным, то не поверил бы. Сама серьезность в его исполнении казалась шуткой.

Было утро, такое утро, когда туман за окнами еще не думает рассеиваться и люди в зале спят кто вповалку, кто в обнимку, кто раскинув руки, кто — уткнувшись носом в собственный рюкзак. Рысь так устал, что ухмыляться и то ленился. Здесь, среди ребят, которые знали его с первого дня, которые понимали с полувзгляда, он мог расслабиться и перестать выпендриваться, отмести шутки и ухмылочки, как мусор. Эти ребята еще помнили его таким, знали, что по большому счету он такой и есть — серьезный, молчаливый, очень грустный. Как обугленный лист бумаги. Головешка. При них можно не притворяться, что ему все время весело.

Они сидели на кухне и пили холодный, с ночи оставшийся чай. В чае привычно дрейфовали льдинки пленки.

— Слышь, — спросил Артур вполголоса, задумчиво, как в жизни не стал бы днем, — слышь, Рысь, а Рысь? А нам вообще сегодня стоит уходить?

Рысь любил дни, когда Артур и ему подобные — все эти вроде борзые, но цельные, медленные на понимание, но честные — бывали полностью на его стороне. Тогда оказывалось, что за его спиной стоит с десяток таких же, как он, простых, с детства умеющих дать в нос, с ухмылками и сощуренными глазами. Из всех из них вышли б отличные старшие братья — в меру ехидные, в меру пофигисты, в меру заботливые. Рысь любовался ими. Они были как отражения его судьбы, не стань он главой Приюта.

— А чё не стоит? — спросил он с той небрежностью, которую они все так уважали. Еще б сплюнуть сквозь зубы, но не в кухне же. Фыркнул и переспросил уже нормально: — Чего не стоит-то?

— Да тут какая-то движуха вроде зарождается. То Яблоко, то мастер…

Рысь вздохнул. Вот когда не хватает Я Вам Клянусь с его манерой налетать словесным вихрем — он бы сейчас в секунду объяснил. Но Я Вам Клянусь сегодня отсыпался, и не Рыси было его винить. Вчера, узнав, что Рысь зачем-то врезал мастеру, Я Вам Клянусь, конечно, поперхнулся воздухом, и вытаращил глаза, и руку к сердцу прижал, но почти промолчал. Только спросил:

— А объясни, за что ты его? То есть за что именно? То есть я знаю, что у вас были разногласия, но чтоб конфликт так сразу перешел в крайнюю степень?

— Слушай, — попросил Рысь, — иди, пожалуйста, спать. Или целуйся с Ксенией. Или в карты.

На душе после этой недодраки было погано, как почти никогда раньше. Еще и с Яблоком не удалось договориться.

— Слушай, — сказал Рысь накануне, выйдя от Роуз, — вот я же знаю, что ты здесь. Проявись, пожалуйста.

И Яблоко, на удивление, проявился и не особо даже выглядел прозрачным — стоял себе, прислонясь к противоположной стене, смотрел с симпатией. Конечно, издевался.

— Я весь внимание, — сказал он и поправил на шее тонкий, легкий, артистический несуразный шарфик, как будто возвращался со свидания. — А что, прости, тебя так взволновало?

— Меня пока что ничего не взволновало, — ответил Рысь, — а вот мастера волнует.

Они с Яблоком смотрели друг на друга.

— Какая девочка, — сказал Яблоко, — просто упоительная.

— Ты обещал не трогать других.

— Так это когда было?

— Сколько меня тебе нужно сожрать, чтобы отстать от нее?

— Нисколько. Вы, знаешь ли, совсем разного вкуса. — Он вздохнул и задумчиво поделился: — К тому же мне ее пообещали.

Рысь поперхнулся:

— Кто?

— Ну кто обычно продает детей таким, как я? Родители. — Яблоко пожал плечами. — Точнее, у нее один родитель, то есть родительница.

— А что ты дал взамен?

— Ничего, — сказал Яблоко, — я и не просил. Это был, знаешь ли, ее свободный выбор.

Рысь двухлетней давности, Рысь-до-Приюта, сейчас глухо зарычал бы. Рысь нынешний, закаленный сначала старым мастером, потом десятками приютских, только глубоко вздохнул.

— Послушай, — попытался он еще раз, — отстань от Щепки. Что бы ни было…

— Но это же как мякоть апельсина, — Яблоко даже зажмурился, — как молодой, если ты пробовал, сладкий горошек! А ты как мясо, знаешь, необходимое, но жесткое…

— Ты ее трогал? Если хоть глоточек отпил…

— Нет, я пока только планирую. А что?

Яблоко улыбался безмятежно. Из всех людей и нелюдей на этой земле он опасался только мастера, да и то старого. А новый — даже если он считался новым, этому новому Рысь нос разбил пару часов назад, и Яблоко об этом знал. И наслаждался.

— Что, — спросил Рысь, — что я могу отдать тебе взамен? Мы заключили договор. Ты руку жал мне.

— Да бог ты мой, мало ли что я кому жал. — Яблоко рассеянно стащил с шеи явно с чужого плеча шарфик, повертел в руках и бросил. Шарфик растаял в воздухе.

Это уже считается явной угрозой?.. Рысь задышал так глубоко, как только мог. Нельзя спасовать, и спустить ему нельзя, но ведь и в морду дать нельзя. А что же можно?

Яблоко ухмылялся, ждал реакции.

— О да, ударь меня, — сказал и расплылся в улыбке, — мы оба знаем, что бывает дальше.

— Да, — согласился Рысь, хотя убежден не был. Помнил, что бить Яблоко никак нельзя, но не был уверен, почему именно. — Не трогай ее.