Туман над рекой - Доппо Куникида

– Ой, теперь маменька у него шумит! Смотри, малыш, папенька тебя отругает, поэтому давай-ка потише, засыпай.

– Ну что такое, ребенок ведь тебя все равно еще не понимает, лучше ты помолчи.

– Это он-то ничего не понимает? Ну-ка скажи: «Понимаю», – видишь, все понимает!

Так вот я стал Болтушкой, и это прозвище закрепилось за мной.

Впрочем, куда больше меня удивили внезапные споры свекрови и невестки, обычно вполне дружных, из-за ребенка, но об этом не стоит беспокоиться: тому есть причина, хоть и весьма необычная. Матушка моя родилась в четырнадцатом году Тэмпо, но она, в отличие от моей жены, рожденной в двенадцатом году Мэйдзи, сторонница просвещения и быстрого развития – в этом-то и кроется корень всех ссор. Жена моя, как вы знаете, родом из деревни, современную женскую школу не посещала, никаких познаний в педагогике не имеет и выросла в довольно старомодной семье. У нее появился первый ребенок, и, разумеется, ей есть от чего растеряться. В отличие от нее, моя матушка никогда ни перед чем не отступает и из любви к внуку исповедует, что даже в повседневной жизни надо слушать современных врачей и акушерок, и остается только поражаться ее скрупулезности в вопросах, когда надо укладывать ребенка, когда будить, когда кормить грудью. Но еще больше меня удивило то, что жена не особенно серьезно отнеслась к книгам по воспитанию детей, которые я ей купил, а вот матушка в любую свободную минутку надевает очки, читает эти книги от корки до корки и только повторяет: «Ага, ясно», – явно принимая на веру все написанное. Поэтому, когда она делает замечание моей неопытной жене за какую-нибудь промашку, жена сразу же отвечает:[46][47]

– И на какой же странице «Материнского долга» это написано, матушка?

– Ну как же можно быть настолько отсталой? – сердится та.

– Нынче в мире все наоборот! – не может удержаться от смеха дед, и неудивительно.

Недавно Садао слегка простыл, и матушка с потрясенным видом сказала:

– Ужасно, как много детей не доживает до шести лет: согласно статистике Ваппёра, пятнадцать целых три десятых из ста.

Она будто лекцию читала, и даже я не сдержал смешок; к тому же иностранное имя из уст женщины, рожденной еще до Реставрации, звучало очень странно и даже нелепо. Так к матушке и прилипло это прозвище, и даже дед, играя с Садао, иногда напевал:

– Ваппё, Ваппё, крылышками хлоп!

Матушка часто отстаивала свою правоту, ссылаясь на него. Споры о воспитании между женщиной-адептом Ваппёра эпохи Тэмпо и отсталой женщиной эпохи Мэйдзи о воспитании детей по-своему забавны и часто вызывают улыбку. Если верить поговорке, что в дом, где смеются, приходит счастье, то счастья у нас столько, что измеряйся оно в рё, я мог бы вложить в банк «Ивасаки-Мицуи» его на тысячу миллионов.[48]

Но сейчас, помимо пропитания, пришлось задуматься и о коляске. Недавно дед заявил, что Садао уже слишком тяжелый, чтобы носить его на руках, и он хочет сажать его в коляску и катать по улице. Пришлось купить новенькую коляску.

Ребенок радуется, дед доволен – выходит, счастье уже свило гнездо у нас дома, и больше нам уже не надо.

Сегодня весь вечер шел дождь, ночь тиха, Садао с дедом уже видят седьмой сон, а матушка и жена о чем-то перешептываются в соседней комнате и время от времени тихонько смеются – похоже, их сейчас не заботит ничего, кроме малыша.

Возвращение

1

Матери я сказал только, что еду навестить семейные могилы, но мы наверняка понимали друг друга и без слов, поэтому уточнять что-либо мне не требовалось.

– Ну тогда и я… – сказала было она, но я возразил:

– Ты уже ездила в позапрошлом году, неужели опять?

Мои слова почему-то прозвучали резко, и я заволновался, но мать только улыбалась, глядя на меня. Тем же вечером она купила и упаковала гостинцы, чтобы я мог вручить их сразу. Только один гостинец я купил сам, тайком от матери, и тщательно спрятал его на дне дорожной корзины. Этот подарок не то чтобы стоило прятать, но мать бы точно спросила, для кого он.

Совершенно не могу представить, как запросто отвечаю, что это для Огавы Аи-сан.

2

В небе низко висели удушающе тяжелые тучи, собирался ливень, когда я прибыл в Симбаси; у меня оставалось немного времени, и я отправился побродить по округе. Кто-то хлопнул меня по спине. Обернувшись, я увидел Маэду, вечно веселого малого, моего земляка, служившего адвокатом.

– Куда едешь?

– Да так, в родные места.

– Один?

– Да.

– А возвращаться думаете вдвоем?

– Ну что ты несешь?!

– Я с ней еще не виделся, но передавай от меня привет. Хотя надеюсь по вашему возвращении иметь честь познакомиться.

– Что за глупости?!

– На послезавтрашнее собрание ты, выходит, не придешь?

– Я оставил письмо, но ты все равно передай остальным привет.

– Хорошо, передам, – как-то странно улыбнулся он, надел шляпу и, помахивая тростью, удалился.

«Опять наболтает на собрании всякой ерунды, и все начнут сплетничать», – подумал я, глядя ему вслед. Но неприятного чувства у меня эта мысль не оставила.

Вскоре зажглись фонари. Полил дождь, прибыл поезд из Йокогамы, и внутри станции началось столпотворение. Я стоял и, покуривая сигарету, смотрел, как суетятся люди, время от времени в душную толпу врывался холодный ветер, и это было приятно. Ненадолго я забыл обо всем на свете.

3

Народу в поезде было немного, и мне даже хватало места, чтобы вольготно раскинуться во сне. Боясь, что дождь накапает в вагон, я закрыл окно, но стало невыносимо жарко. Европеец, сидевший в углу, нахмурился. Мне тоже было слишком душно, я немного приоткрыл окно сзади, но дождь, подгоняемый ветром с моря со стороны Синагавы, без всякого стеснения ворвался в вагон, и окно снова пришлось закрыть. «Дело к ночи, скоро кончится», – сказал кто-то со стороны.

Когда мы проехали Омори, дождь наконец-то прекратился. Люди в вагоне начали торопливо открывать окна, впуская приятную свежесть, которая обычно наступает после дождя, облегченно вздыхали, переглядывались, кое-кто закуривал папиросы, но никто не разговаривал.

Высунувшись из окна, я смотрел, как расходятся тучи, а за ними тут и там темнеет синее летнее ночное небо и прохладно мерцают звезды. Кое-где мелькали огни деревенских домов, тоже похожие на звезды. В полях квакали лягушки, и ветер доносил свежий запах риса на корню.

«Ах, этот запах, этот запах, – подумал я. – Я и правда возвращаюсь на родину. Ах, этот запах! Это и правда он».

Я вдохнул воздух полной грудью.

Четыре года назад я уже ездил на родину, но тогда все ощущалось совсем по-другому. Мне теперь было двадцать семь, а не двадцать три, в этом и заключалась основная разница. В тот раз я только-только окончил учебу, возвращался домой весьма этим гордый и, словно ребенок, провел лето в свое удовольствие на море, в горах и на реках. Тогда было славное время. Хорошо бы и сейчас провести лето так же. Но мне уже исполнилось двадцать семь, у меня была работа в Токио и, хоть я и был еще незрелым, кое-какое положение в обществе занимал. Разумеется, я не мог вести себя так же беззаботно, как и в прошлый раз. По правде говоря, мне уже давно пришла пора обзавестись женой.

– И верно, мне уже пора жениться, за этим-то я и еду в родные края.

– Если все пройдет гладко, – прошептала мне Судьба.

4

Я вытащил надувную подушку, лег и, прикрыв лицо платком, отбыл в мир сновидений. Честно говоря, я намеревался проспать всю дорогу.

Если мне уже двадцать семь, значит Аяко-сан исполнилось девятнадцать. Этой-то пятнадцатилетней девчушке – и девятнадцать, трудно поверить! Тетушка говорила мне, что из четырех сестер она выросла самой красивой, но в кого у нее такие глаза? Скорее всего, все сестры унаследовали мягкий характер от матери. Отец их тоже был хорошим честным человеком, но излишне упрямым и даже гордился своей незыблемостью.

Я