Фуга - Елена Владимировна Ядренцева

образом судья и адвокат успели сдвинуться на три стула влево, и рядом с Томасом освободилось место. Я Вам Клянусь помотал головой:

— Да мы на минутку! Очень хотим попросить вас прийти в Приют или узнать, когда вы сможете прийти, у нас там внутренние разногласия, и вы ужасно нужны.

— Почему именно я?

Я Вам Клянусь замялся, и тут Артур — зеленоглазый, наглый, та самая развязность, от которой Инесса, кажется, всю жизнь старательно отдергивалась, — и тут этот ходячий вызов выдал:

— Ну потому, что это ваш отец Приют построил, нет? И нас собрал. А значит, вы в игре.

Инесса медленно вдохнула. Феликс с размаху хлопнулся на стул и пододвинул к себе пустой стакан судьи.

— Молодой человек, — сказал судья, — возьмите-ка вы чистый.

Кончики усов у него были мокрые от коньяка. Смешливая служительница убежала и возвратилась с двумя чинными официантами, они несли тарелки и стаканы, но Феликс не обращал на них внимания, а Артур и вовсе не смотрел на еду. Один Я Вам Клянусь налил себе апельсинового сока в новый, ничейный стакан и теперь пил.

Бывают моменты, когда хуже быть не может. Нормальный мастер всегда знает, что сказать, и Томас начал говорить.

— Это судья, — произнес без выражения, и тот кивнул, — это судья, да, чей стакан вы как раз недавно взяли, а это адвокат, а эта дама — председатель комитета по поддержанию нравственности…

— Уровня нравственности!

— …а это члены комитета, весьма достойные люди, а это главный булочник — на том конце, правда, похоже, он ест суп солянку и ему нет до нас никакого дела.

— Очень приятно, — закивал Я Вам Клянусь. — А где госпожа мэр?

— Ого как круто, — сказал Артур. — Всем привет.

— Я тоже хочу суп солянку, — сказал Феликс.

— Солнышко, — сказал Артур, — много хочешь.

— Гхм-гхм, — сказала Инесса и смерила приютских сложным взглядом, — черные сны на нас вы насылаете, молодые люди?

Значит, все-таки вспомнила, вот замечательно.

— Нет, — сказал Томас, — это не они.

— Не-не, — сказал Я Вам Клянусь, — мы так не умеем.

— Они нам тоже снятся, — сказал Артур.

— А раз не вы, то кто?

— Да, в самом деле, молодой человек? Должен же существовать источник бедствий.

— Вся жизнь наша — источник, — отозвался Артур мрачно.

Феликсу уже переправили через полстола супницу с солянкой, и теперь он ел, ел и ел прямо из супницы. Какая-то худая дама рядом с Инессой вздернула подрисованные брови:

— У вас нет еды в вашем пристанище?

— Нет, есть, — ответил Феликс и посмотрел на свое отражение в половнике, — но не такая.

— А кто готовил? — спросил Артур. — Есть рецепт?

Судья, по-прежнему как будто взвешивая каждое слово, сказал:

— Ну вы ведь сможете потом пройти на кухню? Если причина наших бед не в вас.

Конечно не в них, это было видно. Какое уважающее себя зло вдруг станет одеваться в мятые рубашки и уплетать солянку за обе щеки?

— Мы не можем пройти на кухню, — сказал Артур, — нам вообще нельзя надолго тут задерживаться. Мы же, как говорят, не это самое…

Я Вам Клянусь поспешно перебил:

— Мы, как бы так сказать, ушли без разрешения. То есть мы как бы подменяем Рысь, но без его ведома. А у него есть важный разговор, только он сам еще не очень понимает, и я подумал — если вы, мастер, придете…

— А в чем дело?

— Ну, — протянул Я Вам Клянусь, — я так подумал, вам же вроде бы не нравится, когда едят детей?

Томас мысленно выдохнул. Еще. Еще. Что должен говорить нормальный человек на такие предположения? Неясно. Что должен говорить мастер? Тем более.

— Это вы верно поняли, совсем не нравится. А кто кого ест, позвольте узнать?

— Пока никто, — ответил Артур, — но он очень хочет.

И тут Инесса поднялась с кресла.

— Молодые люди, — она сделала многозначительную паузу, — знаете ли… Я многое могу понять, но если вы сейчас не уйдете, без мастера конечно, уйду я.

— Да что мы сделали-то?

— А вот то вы сделали, что без Приюта вашего все было бы в порядке.

Она поджала губы и отодвинула кресло — разговор окончен. Приютские сбились в кучку, и даже Феликс отложил половник.

И для чего он, Томас, их запоминает, что ему за дело?..

Сказал:

— Не имею права делать выбор: защита мастера распространяется на всех.

Судья пробормотал под нос:

— Параграф пятый, пункт восьмой, — но мысль развивать не стал, и на том спасибо. Параграф пятый, пункт восьмой — это его специальный термин для чего-то спорного, вроде бы даже очевидного, но в законе словами не прописанного.

Инесса прищурилась:

— То есть на всех, на всех? Экий вы, мастер, душевной широты человек. А вообще, по старым-то законам, коль учреждение два года не приносит пользы, его прикрывают, разве нет?

Томас представил почему-то Яблоко и рядом Щепку — с бледным, застывшим лицом. Под мышкой у нее была зажата его детская книжка. С волос капало.

— Спасибо за информацию.

— Ну уходите, уходите, — сказала Инесса. — Смотрите, чтоб вернуться получилось.

Артур послал ей воздушный поцелуй.

— Я приду завтра, — сказал Томас, — сегодня меня очень ждут другие улицы. В смысле, городские улицы ждут. Я обещал.

И вышел из зала вместе с приютскими.

День второй

По телам девушек на пол стекала вода. Она доходила им уже до щиколоток. Кто-то бродил в ней, словно аист по болоту, высматривал уроненное мыло. Слив засорился спутанными волосами. У стены неразлучные Сашенька с Дашенькой дуэтом распевали песню про кота, то и дело путаясь в словах. Гладкие бедра, длинные ноги, мокрые волосы… и разговоры, разговоры — вот он, утренний душ перед приходом мастера. По кафелю отшлепывают ритм. Небесно-голубые стены в пенных брызгах. В кабинках пусто, все торчат около умывальников — наносят пенку на лица, чистят зубы и между делом жуют слухи, словно жвачку:

— А чего мастер не по расписанию приходит?

— Он что, влюбился все-таки?

— Да не…

— В какую из нас?

— Да нужны мы ему больно…

— Не, девки, он сказать что-то пришел, вот сердцем чувствую…

— А хоровод в этот раз будем мутить, нет?

Роуз стояла у самой двери, давно одетая, и слышала, как в коридоре стонут парни. Наверняка переступают с ноги на ногу, помахивают полотенцами, время от времени вполсилы пихают соседей. Пинают дверь.

— Елки, ну долго они там…

— А ты как думаешь?

Кто не успел занять душ, тот ждет и страдает, таков закон. В Приюте полно мелких законов, например — кто первый добежал, того горбушка, или — когда говорит Рысь, все замолкают, или — когда приходит мастер, мойся долго (если ты девушка и принадлежишь к старшим).

Роуз была старшей над старшими и потому сказала негромко, но четко, уже зная, что на нее сейчас уставятся:

— Не доставайте его в этот раз, идет? Ему и так сложно.

— А кому легко-то? Всем сложно…

— Не поняла, ты что, сама его хочешь?..

— Вот уж кого даром не надо. Просто слушайте: нам с Рысью нужно, чтобы он помог. А он не хочет. Давайте сделаем вид, что мы приличные?

— А он поверит?

— А мы не умеем!

— Приличные? Ну ты скажешь, конечно…

— Ой, как это?

Слова подбирались с трудом — то ли от духоты, то ли от злости, то ли оттого, что она до конца не понимала, дразнят ее сейчас или серьезно спрашивают:

— Это одеться нормально и не жаться к нему. И губ не облизывать. Вот вы смеетесь, а он вас боится, между прочим.

— Это он сам тебе сказал?

— Ой Роуз, Роуз…

Роуз медленно отворила дверь и вышла в коридор — за нею тут же протянулась чья-то тонкая загорелая рука и дверь захлопнула.

Парни по-прежнему стояли у стены, кто-то хмыкнул:

— Что, стыдно, да?

Роуз пожала плечами:

— Нет, конечно.

Ей нестерпимо захотелось найти Рысь и потребовать, чтобы все стало нормально.

Довольно трудно выглядеть внушительно, когда, во-первых, только что проснулся и, во-вторых, не помнишь, что было вчера. Но Рысь старался.