Никколо Макиавелли. Стяжать власть, не стяжать славу - Габриэль Педулла

произведении «Vita activa, или О деятельной жизни» мы находим такие строки: «…макиавеллиевский критерий политического действия был такой же, как в классической древности, а именно “сияние славы”, а зло настолько же не может “сиять”, как и добро»[61]. А в книге «О революции», написанной в 1963 году, она же обвинила Макиавелли в том, что он, желая превзойти античных философов в мудрости, переиначил наставление Сократа «будь таким, каким ты хотел бы явить себя другим» на «будь таким, каким ты хотел бы быть»[62]. И в то же время Макиавелли стоит выше этого. Арендт считает, что автор «Государя» стал провозвестником черты, столь характерной для современной эпохи, – уверенности в том, что все можно начать с чистого листа. «Он оказался первым, – пишет Арендт, – кто задался вопросом о возможности основания долговечного, прочного и устойчивого политического организма – государства… первым, кто предвосхитил возникновение или возвращение чисто секулярной сферы, законы которой не зависели от учения Церкви… кое-кто вполне мог бы принять его за духовного отца революции»[63]. И несмотря на неприязнь Арендт к французским революционерам, которые многим обязаны Макиавелли, к нему она относится положительно, по крайней мере отчасти, – хотя бы потому, что уроки флорентийца оказались убедительными для отцов-основателей США.

В США и Великобритании после Второй мировой войны интерес постепенно сместился к «Рассуждениям». Макиавелли даже стал неотъемлемой частью пропаганды времен холодной войны, направленной против Советского Союза: в его произведениях видели истоки либеральных ценностей и институтов «свободного мира», хотя при этом существовал риск опростить и «подчистить» его учение. В континентальной Европе к его наследию, напротив, возвращались не столь решительно, поскольку на протяжении десятилетий приверженцы различных форм фашизма выставляли его теоретиком силовой политики, – символично, что в 1936 году Муссолини и Гитлер в знак дружбы обменялись изданиями полных собраний сочинений Макиавелли и Ницше. Таким образом, даже в Италии, где в 1920–1930-е годы политические философы и политики спорили о смысле «Государя», во второй половине XX века расцвели историко-филологические исследования, посвященные трудам флорентийского мыслителя. Очень важным оказалось открытие, совершенное в 1961 году, когда удалось установить, что в юности Макиавелли переписал философскую поэму Лукреция «О природе вещей»; однако среди книг, вышедших после 1945 года, стоило бы отметить лишь сборники эссе Федерико Шабо и Карло Дионисотти.

Заметное исключение составляют работы марксистских теоретиков. Одну из величайших интерпретаций Макиавелли в XX веке, безусловно, предложил Антонио Грамши, секретарь Итальянской коммунистической партии, арестованный режимом Муссолини в конце 1926 года в ходе непрекращающихся репрессий против всех, кто противился итальянскому диктатору. Всю дальнейшую жизнь Грамши, который в молодости, до того, как посвятить себя политике, был многообещающим лингвистом, провел в заключении, где, насколько позволяли строгие тюремные правила, возобновил свои занятия, пытаясь исследовать отдаленные причины поражения социализма в Италии. Среди книг, которые он читал с особым вниманием, был «Государь» – трактат, который, по его мнению, задумывался как руководство по революционному захвату власти и предназначался для «современного государя», то есть для новой массовой партии. Ряд идей, прославивших Антонио Грамши, родились именно в диалоге с Макиавелли. Это и положительная оценка политического мифа как инструмента убеждения, способного выразить отвлеченную мысль в ярких образах, и необходимость вовлечения селян в городскую политическую борьбу посредством воинской повинности, и противопоставление «позиционной» и «маневренной» войны в революционных схватках. Последнюю идею Грамши почерпнул из четвертой главы «Государя», где феодальный строй Франции сравнивался с централизованным управлением, принятым в Османской империи.

«Тюремные тетради» Грамши, изданные посмертно в 1948–1951 годах, вскоре стали ориентиром для итальянской культуры, а позднее и мировой классикой XX века. Именно ссылки Грамши на «Государя» способствовали тому, что к Макиавелли начали проявлять повышенный интерес левые социалисты и коммунисты. В то же время многие продолжали относиться к нему с подозрением. Так, во Франции и Италии с 1960-х годов его произведения исследовали по меньшей мере четыре крупных марксистских и радикальных философа: Клод Лефор, Луи Альтюссер, Роберто Эспозито и Антонио Негри (к этому списку можно добавить и американского политического теоретика Нила Вуда). Лефор, в частности, потратил много сил на интерпретацию «Государя» и «Рассуждений» в объемной докторской диссертации, опубликованной в 1972 году под названием «Макиавелли в процессе создания» (Le Travail de l’œuvre, Machiavel). Изначально входивший в лагерь троцкистов, а затем примкнувший к либертарным социалистам, обретшим голос после молодежных протестов в мае 1968 года, Лефор обратился к Макиавелли как к альтернативе советской модели. Прежде всего ему импонировало то, что Макиавелли одобрял четкий контроль, под которым проходили конфликты в Древнем Риме. «Рассуждения», по мнению Лефора, подтверждали, что в том случае, когда монолит общественного организма идет трещинами, устранять их не только невозможно, но и нежелательно. Лефор сформулировал этот тезис в прямой полемике с приверженцами идеи, характерной для советских представлений и гласившей, что после 1917 года в бывшей царской России было построено бесклассовое государство. Тот самый Макиавелли, которого многие по-прежнему изображали другом тиранов и теоретиком абсолютизма (или даже автократии), у Лефора оказался лучшим противоядием от тоталитаризма – и вместо того, чтобы стать глашатаем современной политики, как во многих интерпретациях XIX–XX веков, предстал, ни много ни мало, как вероятный помощник в исправлении ее наиболее очевидных искажений.

Этот новый подход характерен для многих трактовок, в свете которых воспринимаются произведения Макиавелли в конце XX века, и, скорее всего, он порожден разочарованием в современной эпохе, связанным, по всей видимости, с почти одновременным расцветом концепции постмодернизма, очень модной в 1980–1990-х годах. Этот глубокий сдвиг особенно заметен в том, как развивалось понимание идей Макиавелли, предложенное английским философом Квентином Скиннером. В «Истоках современной политической мысли» он еще пытался в духе, очень близком к Гегелю, воссоздать генеалогию современного государства. Однако в более поздних исследованиях[64] он уже не поддерживал ни греческие воззрения на свободу, ни ее современную, иными словами, либеральную концепцию и вместо них отстаивал иную, неоримскую (и макиавеллистскую), которой, как правило, пренебрегали. Ученые обычно говорят о «позитивной свободе» (свободе «для»), позволяющей активно действовать и вовлекаться в общественную жизнь, и о «негативной свободе» (свободе «от»), при которой отсутствуют внешние препятствия и ограничения, и в их понимании две эти формы связаны соответственно с античным и современным миром. Однако в 1990-х годах Филип Петтит и Квентин Скиннер утверждали, что есть и третий способ понимания свободы, римский и макиавеллистский, – это уникальная форма «негативной свободы» (свойственной нашим современникам), в которой высоко ценится гражданское участие (как у древних греков), но оно представляется не целью, а лишь средством, используемым для того, чтобы каждый мог сохранить свою свободу от насильственного вмешательства других людей. Так или иначе, по их мнению (и вопреки современному либерализму), «негативная свобода» всегда под угрозой и ее необходимо постоянно защищать в публичном пространстве, чему образцово учили «Рассуждения». Таким образом, для Петтита и Скиннера, как и для Лефора, Макиавелли актуален не