Тринадцать лет тишины - Нина Лорен

оно наполовину скрыто тенью, но что‑то в нем, в форме челюсти кажется мне знакомым. Видимо, эти двое явились сюда вместе, только темнокожий одевается куда лучше своего приятеля – у того с тощих плеч тряпкой свисает потрепанная хоккейная майка. А у этого есть куртка. Прямо‑таки отличная куртка. Ну, с чего бы мне знать обладателя такой пижонской куртки? Похоже, чистая шерсть или вроде того: настолько черная, будто впитывает свет. И шарф у него тоже до безобразия модный. Либо любящая жена со вкусом подбирает ему гардероб, либо наоборот – он больше по парням и сам старается вовсю. Маловероятно, если принять в расчет, что сидит он в «сисястом» клубе, хотя кто их разберет.

Вертлявый просит безалкогольного пива. М-да, пожалуй, мужик в куртке и впрямь залипает на парней, а сюда явился со своим тайным возлюбленным – то ли следы заметают, то ли получают своеобразный кайф от нашей обстановки. Не успев себя одернуть, я криво усмехаюсь и отвечаю, что у нас в меню нет ничего подобного.

Может, мне только кажется, но тот, что в красивой куртке, весело хмыкает. Вертлявый, и глазом не моргнув, просит колу. Я уже собираюсь уточнить в шутку, не диетическую ли; у нас ее тоже нет, ведь такое пойло – не для настоящих мужчин или типа того, но Пижонская Куртка пристально смотрит на меня, и слова замирают где‑то на полпути к горлу. Даже отвернувшись, чтобы достать колу из холодильника, я чувствую на себе его пристальный взгляд.

Каждый вечер в баре на меня глазеет предостаточно народу, даже когда у меня нет куража принимать эффектные позы. Замечено, что вечерние завсегдатаи понедельников не особо привередливы – они будут пялиться на любую юбку, – но этот мужик с ходу пропустил ту вступительную часть, где он раздевает меня глазами, и вместо этого, похоже, вознамерился насквозь пробурить рентгеном мою черепушку. Волоски на загривке приходят в движение, и я спешу развернуться. Зачерпываю чистым стаканом подтаявшие мутные кубики льда и подталкиваю к Вертлявому заодно с его чертовой колой.

Пижонская Куртка кладет на стойку десятидолларовую купюру, а когда я тянусь за ней, прижимает кончиками пальцев. Ни за что не хочу касаться его руки. Вот урод. Проклятый урод.

Что ж, его ждет сюрприз: чтобы меня запугать, одной шерстяной куртки недостаточно. Я заставляю себя уставиться прямо ему в глаза и позволяю своей профессиональной улыбке испариться с лица. У наших танцовщиц научилась этому несложному приему, и он способен творить чудеса. Недвусмысленный сигнал: давай плати, приятель, хватит дурака валять.

То‑то же. Пижонская Куртка убирает руку с бумажки. Я уже собираюсь хлопнуть ладонью по смятой десятке, когда он резко и коротко говорит:

– Лэйни. Лэйни Морено?

Этот голос.

Моя рука замирает в воздухе. Я поднимаю глаза и встречаю все тот же пристальный, наэлектризованный взгляд. В моем сознании уже клубится комок черного дыма – постепенно твердеет, обретая форму. Но прежде чем я успеваю хоть что‑то разобрать, Пижонская Куртка подается вперед со словами:

– Послушай, Лэйни, я детектив Ортис из полиции Сиэтла. Я…

Все сомнения, если они у меня все еще были, мигом испаряются. Нет, в моей голове не вспыхивает лампочка – она с треском и звоном перегорает, разлетается на мелкие смертоносные осколки. Нечто чуждое овладевает моими конечностями, какой‑то животный инстинкт, который срабатывал лишь раз-другой прежде. Я не включаю мозги: просто разворачиваюсь и выбегаю через узкую дверь для персонала в дальнем конце бара.

– Какого хрена! – громко недоумевает Вертлявый.

Тоненько визжит кто‑то из девушек. Не оглядываясь через плечо, я слышу глухой стук – это падает барный табурет. По-видимому, бросившись в погоню, Пижонская Куртка перемахнул через нашу барную стойку.

Дверь, послушно впустив меня в подсобку, захлопывается. Жаль, что на ней нет щеколды, но даже если б и была, руки чересчур дрожат. В подсобке темень – хоть глаз выколи, всюду громоздятся ящики и коробки, так что на миг меня осеняет совершенно невозможная идея: а хорошо бы тут спрятаться, свернуться калачиком где‑нибудь в углу и тихо дождаться, пока все не уляжется!

Затем дверь распахивается, грохоча, и тьма расцвечивается тусклым красноватым свечением из клуба. Я разворачиваюсь и продолжаю свое бегство, лавируя в лабиринте коробок. Слышу, как Пижонская Куртка идет по следу: на удивление легкие шаги, которые тем не менее заглушают шум крови у меня в ушах. Споткнувшись обо что‑то, он еле слышно ругается. А я, пользуясь моментом, спешу на выход – к двери, которая ведет наружу, в проулок позади клуба.

Там меня встречает холод; разгоряченная кожа вмиг покрывается гадкой нечистой росой. Облачка пара от моего учащенного дыхания настолько густые, что мне не сразу удается оглядеться. Лампы вывески плывут над головой, рассыпаясь на цветные пиксели, пока я с жадностью втягиваю в легкие влагу воздуха и бегу по лужам куда глаза глядят. Брызги во все стороны.

Тяжесть моих ботинок кандалами сковывает лодыжки. Через несколько секунд я окончательно задыхаюсь и скорее чувствую, чем слышу поступь детектива за спиной: он все ближе.

Пока он неотвратимо настигает меня, чтобы схватить за ворот моего платья, я не перестаю гадать, с какого перепуга дала деру.

Мне нечего скрывать, правда? Я не сделала ничего дурного.

Когда он рывком тянет меня назад, с моих губ срывается жалобный всхлип. Ноги скользят по мокрой мостовой, я теряю равновесие и валюсь набок, успев чуть развернуться в процессе. Грязь брызжет мне в лицо, а удар от падения лишает легкие последних запасов воздуха.

Детектив лихо заламывает мне руку за спину, и я издаю тревожный писк.

– Лэйни! – говорит он. Заглянуть ему в лицо никак не получится. Под таким углом я вижу только блестящие от влаги трещины в асфальте вровень с моими глазами и нависшую над ними кирпичную стену. Но голос! Его голос пробирает до глубины души. Я помню этот голос, и упрек хлещет в нем через край.

Детектив ослабляет хватку, но не выпускает мое плечо; по крайней мере, оно больше не вопит от боли. Давление исчезает со спины, и я наконец могу приподнять голову и глотнуть воздуха.

– Отпустите, – придушенно прошу я.

Столько раз я представляла себе этот момент – в больнице, а потом еще и в психиатрическом отделении, в одинокие, темные, страшные минуты, поздними ночами. Его лицо, его глаза, его голос баюкали меня, точно оборачивая мои плечи теплым уютным пледом. Какими они мне помнились, во всяком случае.

Нет, совсем не такой мне представлялась наша первая… вернее, вторая по счету встреча. В исполненном надежд воображении