Тринадцать лет тишины - Нина Лорен

мне вообще нечем говорить, поскольку физического тела у меня нет – смотрю вниз и не вижу ни своих рук, ни всего остального. Я бесплотна. Легкое дуновение ветерка – и я исчезну.

Мне хочется знать, кому она улыбалась. Кто стоял по ту сторону камеры. И посадят ли его когда‑нибудь в тюрьму, как он того и заслуживает.

Этот мир набит людьми, которые думают, что я тоже этого заслуживаю.

За первой девочкой приходят и другие – самые разные, бесконечный парад: тощие конечности, гладкая кожа. Лица некоторых девочек попадались мне на листовках о пропавших детях, виденных мною за последние десять лет. Иногда я присматриваюсь и узнаю в них себя: родинка здесь, шрамик там. Иногда подозреваю, что они могли натянуть на себя кожу Оливии, но боюсь приглядеться – что, если так и есть?

Как бы я тогда посмотрела ей в глаза?

Какая‑то часть меня неутомимо строит всякие гипотезы. Наверное, какие‑то верны. Может, я сама все это устроила, а после начисто забыла – стерла из памяти, как день своего похищения? Накачала себе все эти фотки в дурацком приступе ночного бреда? Будто в горячке, я роюсь в закоулках памяти, которая давно пришла в негодность от таблеток, пьянства и других способов, которыми я пыталась смыть, вычистить свое существование. Скажем, ноутбук: а вдруг я сама забрала его из квартиры? Неужели действительно в какой‑то момент вручила его Сладкому?..

Может, я окончательно тронулась умом? Мне давно ясно, что это – дело решенное, лишь вопрос времени. Я тянусь ко всем этим девочкам, которые призраками толпятся вокруг. Умоляю рассказать все как есть, – но, подобно мне самой, они безмолвны. На каком‑то глубинном уровне я знаю, что голоса были у них отняты, навсегда остались за затвором той фотокамеры.

Лязганье ключа в замке выдергивает меня из некрепкого сна, и я сажусь, отталкиваясь от узкой койки. Дико болит спина, а щека совсем одеревенела.

Появляются незнакомый полицейский и та женщина, которую я видела в комнате для допросов. Костюм на ней уже другой, так что, судя по всему, наступил новый день. Сколько времени прошло? Как долго я валялась в отключке?

За этими двумя входит Шон, и мое сердце, несмотря ни на что, пускается вскачь.

Женщина начинает говорить, но я не могу разобрать ни словечка, будто за ночь успела позабыть родной язык.

– Чего вы ждете? – спрашивает Шон. Мне требуется еще несколько секунд, чтобы понять, чего он хочет. Ясно лишь одно: меня отпускают.

Я встаю на нетвердые ноги и пошатываюсь, когда он протягивает мне мою куртку, аккуратно свернутую и сложенную. Не помню, когда видела ее в последний раз и где оставила: у Сладкого, в гостинице? Куртка тяжела как камень и тянет меня к полу. Шон стоит рядом, но не пытается поддержать меня – смотрит, как я приваливаюсь к стене.

– Что… – Голос подчиняется мне только с третьей попытки.

– Кто‑то внес за вас залог, – сухо сообщает он. Должно быть, в моем взгляде ясно читается вопрос, потому что Шон добавляет: – Анонимно.

– Фотографии, – выдыхаю я. – Мне нужно знать только одно: была ли на них Оливия? И пока я не узнаю ответ, никуда не пойду.

– Мы не смогли определить, изображена на каких‑то из них Оливия или нет. Тем не менее вы по-прежнему обвиняетесь в хранении детской порнографии. Не говоря уже о наркотических субстанциях.

Как раз в тот момент, когда я, все так же шатаясь, направляюсь к двери под пристальными взглядами женщины и полицейского, Шон склоняет голову и подается ближе. Его шепот шелестит рядом с моим ухом:

– Он где‑то рядом. Будь осторожна.

Я едва успеваю осмыслить слова, как он уходит. А потом я оказываюсь на улице – слегка растерянная и ослепленная светом угасающего дня… или это утро? Не определить, пока рыжий солнечный диск не сдвинется вверх или вниз. Мне следует поскорее убраться отсюда, пока полицейские не передумали – или пока тот, кто внес за меня огромный залог, не решил забрать его обратно. И все‑таки я медлю. Натягиваю куртку, и ее потертая кожа знакомым весом оседает на моих плечах, заключая в объятия привычного запаха. Я обшариваю карманы, надеясь найти пачку сигарет, – да вот же она, и зажигалка рядом, – и за подкладкой кармана, в самом низу нащупываю увесистый предмет продолговатой формы.

В полном недоумении я просовываю руку сквозь подкладку, разрывая шов шире. Нет, только не здесь! Пускаюсь бежать – сперва трусцой, а затем и в полную силу, как в спринтерском забеге. Порывистый ветер выдувает пот с моих волос. Только в нескольких кварталах от участка, когда бежать больше нет сил, я разрешаю себе остановиться и вытащить из кармана руку.

И смотрю на свой нож – он в точности такой же, каким я видела его в последний раз. Лезвие вылетает без звука, стоит мне только тряхнуть рукоятью, оно блестящее и острое. Перед тем как убрать его, я даже замечаю слегка искаженное отражение своего правого глаза в окружении теней.

«Он вернул мне нож», – мелькает в глубине моего сознания. Это должно означать, что Шон по-прежнему мне верит, иначе зачем бы ему это делать? Не без внутренней дрожи я повторяю про себя слова, которые он мне прошептал: будь осторожна.

Главное, ему известно, что я не виновата.

Именно этого мне недоставало. Можно выдохнуть.

Вот только деваться теперь некуда. На старую квартиру? И речи быть не может, даже если владелец еще не выбросил все мои вещи на тротуар. Гостиниц с меня хватит. А знакомые, готовые меня терпеть, кончились. Оттолкнула всех до последнего. Даже то, что соединяло меня с Шоном, сколь бы короткой и смазанной ни оказалась наша связь, – хотя моим парнем он с самого начала не был и быть не мог, – я все равно как‑то умудрилась испортить. Не сумела хоть как‑то помочь вернуть Оливию. Остается только надеяться, что я не усугубила ситуацию, нанеся непоправимый вред поискам. Впереди меня ждет суд, и эту дату мне не отодвинуть. Сомнений никаких: независимо от того, сумеет ли Шон как‑то разобраться в истории моего ноутбука, меня наверняка надолго запрут в тесной камере без окон.

Все, что мне остается, – это продолжать идти. Я едва соображаю, где нахожусь, но точно знаю, куда направляюсь. Шла к этому всю свою жизнь. Удивительно только, каким долгим оказалось мое путешествие.

* * *

Через воды озера Юнион перекинут мост с красивым названием «Аврора». Над перилами во всю длину укреплено проволочное ограждение, но оно никогда никого не останавливало, не