Фуга - Елена Владимировна Ядренцева

— Это так очевидно? Насчет мужа? — спросил Томас неожиданно гнусавым голосом и тут же сам себя мысленно проклял. Нужно было промолчать!

— Никто другой не стал бы с вами драться.

— А зачем вы все время мне мерещитесь?..

Она дотронулась до испачканного платка, который Томас так и прижимал к лицу. «Не надо меня целовать, там все в крови. Не надо отнимать у меня, пожалуйста, этот платок».

— Зажмурьтесь, мастер. Представьте свой нос здоровым и ни на что не отвлекайтесь, прошу вас.

«Легко сказать, а если я не помню?..»

— Что вы, простите за вопрос, собираетесь делать?

— Исправить сделанное мужем, только и всего. Зажмурьтесь, правда. Когда вы смотрите, я не могу сосредоточиться.

— Так нельзя же влиять на вещный мир, — сказала Ксения, и Томас впервые расслышал в этом голосе сомнение. — На мысли, на настроение, на что угодно, но ты не можешь взять и залечить нос.

— Рысь в лучшие дни мог, — возразила Роуз, — а я его жена, и я из Кесмаллы. Ты же помнишь это, рыжая сила преобразует внешнее, а синяя — суть. Ну то есть изначально все было задумано так.

Ксения фыркнула:

— Ну ты даешь! — Томас вдруг почему-то очень ярко представил ее кривоватую усмешку. — Ну ты даешь! Тихоня. Беспредельщица. Мастер, да вы не знаете, с кем связались.

Роуз накрыла его нос ладонью прямо поверх платка:

— Мастер, вы разрешите?..

— Только если потом вы ответите на мои вопросы.

— Может быть.

Что ему оставалось, не настаивать же? Томас закрыл глаза. Ладонь Роуз касалась его губ, и это смазало остатки мыслей, да все смазало, какой дурак о чем-то станет думать, когда ее прохладные пальцы вдруг так близко. Стоп… или не прохладные? Ладонь Роуз неуклонно делалась теплее, как будто на лицо лили горячий мягкий парафин — больше и больше.

— У вас отпадный был нос, ну а станет еще лучше, — сказала Ксения где-то рядом, в темноте.

— Не отвлекай его. Вы, мастер, вспомните свое лицо во всех деталях, это сейчас важно.

Ладонь Роуз становилась теплее и теплее. Вот лицо Томаса под ней уже начало жечь, вот захотелось зашипеть сквозь зубы и отдернуться, вот нос пронзило болью, хуже, чем от исходного удара, — и вдруг все закончилось. Роуз протягивала ему первозданно белый, аккуратно сложенный вчетверо платок:

— Это ваше.

— Но он же был в крови?..

Вопрос уперся в тот тип тишины, при котором ясно, что ответа не последует. Томас пожал плечами:

— Я так понимаю, мне следует сказать спасибо за починку?

— Скажите, если хочется, но вообще-то я отдавала мужнин долг. Что вы хотели у меня спросить?

— О, множество вещей.

Он огляделся — вдоль стен лежали подушки. Чем дольше, тем больше эта темная комната напоминала сон.

— Здесь всегда так таинственно?

— Только когда здесь Ксения.

— А вот и нет, ты тоже хороша.

Томас махнул на них рукой — пусть пикируются. Ладно, в Приюте могут лечить раны и могут эти раны наносить. Ладно, он наговорил Рыси какой-то ерунды, лишь бы даже себе не показать, почему ринулся сюда на самом деле, — и что теперь-то? А теперь и разбирайся. И не увиливай, мастер ты или не мастер. Томас глубоко вдохнул, потер вновь обретенную переносицу и осведомился:

— Каким конкретно способом тут получают сведения о прошлой жизни и родителях детей?..

Пару секунд стояла тишина.

— Никаким абсолютно, — отрезала Роуз незнакомым, звенящим, резким голосом.

— Очень плохим способом, — сказала Ксения с удовольствием. — Очень таким затратным, очень странным. Вы точно не обрадуетесь, мастер.

Джо все-таки все, все испортила — подвела Рысь, расстроила мастера. Все пропало! Если бы знать заранее! Но что теперь…

И главное, ладно б мастер был дурак. Ладно бы он был из обычных взрослых, которые тебя совсем не слышат, но он рассказывал про книжку, про собаку, и как-то сам понял про Яблоко, и проводил — только зачем потом набросился на Рысь? Джо ведь просто хотела спрятаться, она же не просила заступиться. Мастер ее выставил кошмарной дурой, которая прячется за чужой спиной, вот чем все закончилось. Рысь ведь не отказывался ей помочь, она ему просто не сказала, а теперь, выходит, Рысь виноват, а все Джо со своим планом, идиотка…

И она ведь пыталась все исправить.

— Мастер, — сказала, — не заморачивайтесь, я же к вам не для этого пришла. Мастер, вы что, расстроились? Не надо. Мастер, да Рысь вообще ни при чем, он не в курсе даже…

Мастер застыл лицом, как манекен, и таким же вдруг показался недоступным. Как на витрине магазина, где все блестит, тебя в твоей одежде в такой магазин и не пустят.

— Вы, — сказал, — вряд ли отдаете себе отчет, насколько все, что с вами происходит, неприемлемо.

— Мастер, вам какая разница?

— Вы сами ко мне пришли.

А она-то надеялась еще послушать — мало ли, вдруг он снова почитал бы. Надеялась еще раз побывать у него на кухне и чтобы все опять смешалось, и вертелось, и было важным, и как будто в первый раз. Она хотела пойти с ним и объяснить Рыси, что мастер сам решил, что она ему и сказала-то два слова, но мастер велел:

— Нет, побудьте тут.

Тут — это в зале среди припозднившихся старших парней. Они по очереди пили кефир из стеклянной банки и кулаками вытирали белые разводы с полных розовых губ.

— Щепка, хошь кефира?

— Щепка, а чего мастер такой мрачный?

— Ты где его взяла?

— В картишки будешь?

Ей захотелось обхватить руками голову и сидеть так, пока они не замолчат.

— Ну ты и скучная.

Иногда очень хочется вернуться на два-три часа назад, вот как сейчас, чтоб не ходить к мастеру вовсе, рассказать Рыси… да что угодно, лишь бы все вышло иначе. Лучше бы сразу сдалась Яблоку, и всё.

А потом парни встали всей толпой, кого-то начали приветствовать, и Джо открыла глаза посмотреть — кого, и Рысь плюхнулся рядом на ковер:

— О, привет, Щепочка.

Рысь показался каким-то шальным, каким-то, Джо не знала, ну, разбитым, будто ухмылку его смазало гигантским ластиком и вернуло потом не совсем на то же место. Осклабившись уж очень широко, он подмигнул ей и спросил:

— Ты чего мне-то это все не рассказала?

Джо сразу поняла, что «это все» — это кошмары с Яблоком. Ну черт.

— Я говорила, что все испорчу.

— Не-не-не, — Рысь, чуть пошатываясь, вскинул перед собой ладони, — не-не-не, только про вину не начинай. Я не для этого. Я без укора. Почему?

А раньше он не говорил такими рублеными. Волосы стали у него рыжее, ярче, будто с них смыли копоть, лишний темный, и вот теперь в оконном солнце, белом, яростном, волосы Рыси отливали золотым. Глаза у него тоже посветлели.

— Почему ты к нему-то пошла с этим?

— Я не хотела, чтоб ты волновался.

— Да ты что? Чудно, а, я не могу. Серьезно, Щепка? Вся в заботе обо мне?

Его распирал смех, сочился, будто кровь из носа. Джо никогда не видела Рысь таким.

— То есть ты меня берегла? Серьезно, да? — Он не выдержал, подавился-таки смехом, зафыркал в кулак, а после расхохотался.

В конце концов Рысь спрятался в мансарде — ерошил волосы, вздыхал и думал, с чего начинать все исправлять. Как извиняются за разбитые носы? И извиняться-то совсем не хотелось…

Роуз, как полагается порядочной жене, сидела рядом — разложила у себя на коленях пар десять разных сережек и рассматривала их. Рыси казалось, что она недостаточно прониклась.

— Я ему врезал. Мастеру. Ты понимаешь?

— А я потанцевала с ним вчера.

— Он упал.

— И?

— И не кретин ли я после этого?

— Любое терпение рано или поздно кончится.

Рысь уставился на нее круглыми глазами, и тогда она объяснила:

— Ты просто так переживаешь из-за вещи, которая давным-давно должна была случиться.

— Давным-давно?..

— Ты долго