Шрам: Легионер - Сим Симович

краю поляны, между деревьями. Волк. Большой, серый с чёрной полосой по хребту. Стоит, смотрит на человека жёлтыми глазами, спокойно, без агрессии. Просто смотрит, оценивает. Не страх в глазах, не злость. Равнодушие. Ты здесь, я здесь, тайга большая, места хватит. Не лезь ко мне — я не полезу к тебе.

Пьер медленно кладёт кружку, берёт ружьё. Плавно, без резких движений. Курки взведены, стволы направлены. Палец на спуске. Целится в волка, прицел на грудь. Дистанция метров тридцать, чистый выстрел. Волк не двигается, стоит, смотрит. Как будто знает что человек не выстрелит. Как будто проверяет.

Легионер держит прицел секунду, две, три. Палец давит на спуск, ещё немного — и выстрел, и волк упадёт в снег, и кровь растечётся красным пятном. Но не стреляет. Опускает ружьё, медленно, не отводя взгляда. Волк смотрит ещё мгновение, потом разворачивается и уходит в тайгу. Тени поглотили его, растворили. Остались только следы на снегу, цепочка уходящая в глубину.

Пьер смотрит вслед. Почему не выстрелил? Не знает. Может потому что волк один, как он. Может потому что в тайге свои законы, и убивать просто так — нарушение. Может просто не хотелось ломать тишину выстрелом. Здесь, в этом сне, в этой памяти, всё было чисто, правильно, на своих местах. Не хотелось портить.

Допивает чай, собирает рюкзак, встаёт. Идёт обратно, к деревне, по своим следам. Снег скрипит, мороз крепчает, солнце садится за деревья, небо розовеет. Скоро темнота, сибирская зимняя ночь, глухая, длинная. Надо успеть дойти до дома. До печки жаркой, до щей густых, до матери, которая ругается что поздно, но рада что живой.

Идёт, и с каждым шагом тайга тает. Снег становится прозрачным, деревья расплываются, холод уходит. Жара возвращается, влажная, удушающая, африканская. Белое сменяется красным, тишина — грохотом, чистота — вонью. Сон рвётся, как старая ткань.

Шрам открыл глаза. Барак, жара, духота. Потолок ржавый над головой, вентилятор стоит, генератор заглох. Пот покрывает тело, форма мокрая, прилипла к коже. Во рту сухость, на языке привкус пыли. Рядом храп Ковальски, кашель Милоша, чей-то стон во сне. Снаружи выстрелы далёкие, взрывы, крики. Банги, Африка, война.

Он лежал не двигаясь, смотрел в темноту. Сон ещё держался осколками — холод на коже, вкус чая, белизна снега. Потом растаял окончательно, исчез, оставив только тоску тупую, глухую. Тоску по тому что было и никогда не будет снова. По тайге, по зиме, по тишине. По жизни простой, понятной, где волк есть волк, снег есть снег, и ты знаешь кто ты.

Здесь он не знал кто он. Легионер с чужим именем, солдат без родины, русский который забыл русский язык — нет, не забыл, просто не говорил, годами, до онемения. Человек который вырезал прошлое, но прошлое всё равно возвращалось, по ночам, снами о снеге.

Сибирь была далеко, за тысячами километров, за океаном, за годами. Может деревня уже сгорела, может мать умерла, может тайга вырублена. Не важно. Туда дороги нет, обратного пути не существует. Он сделал выбор когда бежал, когда пришёл в Легион, когда стал Пьером Дюбуа. Выбор окончательный, необратимый.

Но сны не спрашивают разрешения. Сны приходят и показывают то что зарыто глубоко. Белый снег, чёрная тайга, жёлтые глаза волка. Холод честный, тишина чистая. Всё то что здесь, в Африке, в войне, в Легионе — не существует.

Легионер закрыл глаза снова. Попытался вернуться в сон, в снег, в тайгу. Но сон не вернулся. Остались только жара, духота, пот. Реальность, которую не обмануть.

Он полежал ещё немного, потом встал. Нашёл флягу в темноте, напился тёплой воды. Вышел из барака, закурил под звёздами. Небо здесь было другое — южное, с незнакомыми созвездиями, с Млечным путём широким, ярким. Не сибирское небо, где Большая Медведица над головой, где Полярная звезда указывает дом.

Курил, смотрел на звёзды, на горящий город за периметром. Думал о снеге, который никогда не выпадет здесь. О тайге, в которую никогда не вернётся. О волке, который ушёл в чащу и не оглянулся.

Может быть правильно сделал волк. Не оглядываться. Идти вперёд. Жить пока жив.

Докурил, вернулся в барак, лёг на койку. Закрыл глаза. Больше не спал до рассвета. Просто лежал, слушал как дышат товарищи, как стреляют в городе, как проходит ночь.

А где-то далеко, за тысячами километров, в сибирской тайге шёл снег. Тихо, мягко, бесконечно. Засыпал следы, сглаживал края, превращал мир в чистый лист.

Но этого листа Пьеру больше не увидеть. Его лист был исписан кровью, порохом и чужими именами. И стереть это было невозможно.

Шрам сидел на ящике с патронами у края периметра, спиной к мешкам с песком, лицом к небу. Два часа ночи, смена караула закончилась, следующий патруль в пять утра. Три часа свободных, можно спать, но не хотелось. В бараке душно, воздух стоит мёртвый, пахнет потом и немытыми телами. Храп Ковальски, стоны кого-то во сне, кашель Милоша — всё это давило, не давало провалиться в темноту. Легионер вышел, взял сигареты, сел здесь, где тихо, где только ветер слабый гонит пыль по бетону.

Курил медленно, затяжки длинные, дым задерживал в лёгких, выпускал через нос. Французские "Gitanes", крепкие, едкие, царапают горло, но привычные. Сигарета тлела красной точкой в темноте, единственный свет кроме звёзд. Руки лежали на коленях, автомат рядом, прислонён к мешку. Всегда рядом, даже когда отдыхаешь. Привычка, инстинкт, правило выживания.

Небо над Банги было огромным, распахнутым, бездонным. Не такое как в Европе, где города светят, загрязняют темноту электричеством. Здесь, в Африке, в самом центре континента, небо было первобытным, таким каким его видели люди тысячи лет назад. Чёрное полотно, усыпанное звёздами так густо, что казалось их больше чем темноты между ними. Млечный Путь тянулся через зенит широкой рекой, молочно-белой, мерцающей. Созвездия незнакомые, южные — Южный Крест виден низко над горизонтом, острый, яркий. Центавр, Скорпион, какие-то ещё, названий не помнил. Астрономию не изучал, звёзды знал только по необходимости — где север, где юг, как ориентироваться ночью в пустыне. Остальное не важно.

Но красиво, чёрт возьми. Красиво и равнодушно. Звёзды смотрели вниз на этот город горящий, на аэропорт осаждённый, на людей убивающих друг друга, и им было всё равно. Они горели миллионы лет до того как человек появился, будут гореть миллионы лет после того как последний человек сдохнет. Войны, империи, жизни, смерти