Шрам: Легионер - Сим Симович

— пыль для них, ничто. Пьер смотрел на эту бесконечность и чувствовал себя муравьём, букашкой, песчинкой. Его жизнь, его убийства, его побег из России, служба в Легионе — всё это не значило ничего в масштабах вселенной. Он родится, поживёт, умрёт, его забудут. Даже имя забудут, потому что имя ненастоящее, а настоящее он сам забыл почти, не произносил годами. Пыль на ветру, тень на стене, эхо уже затихшее.

Странное успокоение давала эта мысль. Не депрессия, не отчаяние. Спокойствие. Если всё не важно, если всё пройдёт и сотрётся, то зачем волноваться? Зачем бояться смерти, если она придёт всё равно — завтра, через год, через двадцать лет? Зачем мучиться прошлым, если прошлое умерло и не вернётся? Живи сейчас, делай что должен, умри когда придёт время. Философия солдата, простая до примитивности, но работающая.

Русский выпустил дым, смотрел как он поднимается, растворяется в темноте. Вспомнил как в детстве дед рассказывал про звёзды. Старый, седой, воевавший ещё при Сталине, дошедший до Берлина. Сидели вечером у дома, дед курил махорку, мальчишка смотрел на небо. "Видишь вон ту яркую? Это Сириус. Самая яркая на нашем небе. А вон та звезда, красноватая — Антарес, сердце Скорпиона. Древние думали что это боги живут там. Хрен знает, может и живут. Только им на нас плевать, внучек. Мы для них как мухи — родились, пожужжали, сдохли." Дед смеялся, кашлял, плевался. Потом замолкал, курил, смотрел в небо долго, и лицо становилось грустным. Может вспоминал товарищей, похороненных где-то в немецкой земле. Может просто старость чувствовал, близость конца.

Дед умер когда Пьеру было пятнадцать. Инсульт, быстро, без мучений. Похоронили в деревне, под берёзами. Мать плакала, отец молчал, мальчишка стоял у могилы и не понимал что чувствует. Первая смерть близкая, первое осознание что всё кончается. Потом были другие смерти — отец, друзья в армии, враги в Чечне, товарищи в Легионе, незнакомые люди в африканских деревнях. Смерть стала привычной, обыденной, частью работы. Но память о деде осталась, о звёздах, о словах что боги на них плевать.

Может дед был прав. Может боги есть, но им действительно плевать. Или нет богов, есть только звёзды, холодные, безразличные шары раскалённого газа, горящие в пустоте. Не важно в конце концов. Результат один — человек один, помощи ждать неоткуда, спасать себя надо самому. Никто не придёт, не вытащит, не простит. Ты сам себе судья, палач, спаситель.

Затушил сигарету, растёр окурок о подошву, сунул в карман — не оставлять мусор, правило. Достал пачку, вытряхнул следующую. Последняя в пачке. Надо будет завтра выменять у Попеску, у румына всегда были запасы, меняли на что угодно. Прикурил от спички, прикрыв пламя ладонью. Вспышка жёлтая, короткая, погасла. Снова темнота, красная точка сигареты, звёзды.

Где-то в городе стрельба — короткая автоматная очередь, потом тишина. Кто-то убил кого-то, или промахнулся, или просто палил в воздух от страха. Здесь стреляли каждую ночь, иногда часто, иногда редко, но всегда. Город не спал никогда, война не останавливалась. Днём резня, ночью засады. Люди убивали друг друга за землю, за веру, за деньги, за месть. Вечный цикл, крутящийся столетиями. Африка всегда воевала, воюет, будет воевать. Племена, религии, границы нарисованные белыми на картах — всё это поводы, оправдания. Настоящая причина проще — человек любит убивать. Это в его природе, в генах. Он хищник, и война его естественное состояние.

Легионер знал это по себе. Он не ненавидел тех кого убивал. Не радовался их смерти. Просто делал работу, профессионально, хладнокровно. Нажимал на спуск, пуля летела, человек падал. Механика простая. Но внутри, где-то глубоко, была готовность убивать. Не жажда крови, не садизм. Готовность. Способность переступить черту, которую большинство людей переступить не может. Может потому что армия выбила мораль. Может потому что в России видел слишком много. Может родился таким. Не важно. Факт оставался — он мог убивать без угрызений совести, и это делало его полезным инструментом в руках тех, кто войны начинает.

Философствование бесполезное. Пьер усмехнулся сам себе, в темноте, беззвучно. Что изменится от размышлений? Ничего. Завтра он встанет, возьмёт автомат, пойдёт на задание. Может убьёт кого-то, может кто-то убьёт его. Звёзды будут смотреть так же равнодушно, будут гореть когда его труп сгниёт в африканской земле. Смысла искать нет, смысла нет. Есть только движение вперёд, пока ноги несут. Есть только приказ, патрон, спуск.

Но иногда, такими ночами, хотелось остановиться. Просто сидеть, курить, смотреть на звёзды. Не думать о войне, о смерти, о прошлом. Просто быть. Существовать в моменте, чувствовать ветер на коже, табак на языке, видеть красоту неба. Маленькое счастье, доступное даже здесь, в аду. Может единственное счастье для таких как он.

За спиной скрипнула дверь барака, кто-то вышел. Шаги тяжёлые, знакомые. Милош. Серб подошёл, сел рядом на другой ящик, не спрашивая. Молчал минуту, потом попросил:

— Дай огня.

Шрам протянул спички. Милош прикурил, вернул коробок. Сидели вдвоём, курили, смотрели на небо. Не разговаривали. Не надо было. Оба понимали зачем вышли — подышать, отдохнуть от бара, от людей, от самих себя. Компания молчаливая лучше чем одиночество, но не требующая слов.

Минут через пять Милош сказал, тихо:

— В Сербии небо другое. Не такое яркое. Но привычнее.

Пьер кивнул, хотя серб не видел в темноте.

— В Сибири тоже другое.

— Скучаешь?

— Нет.

— Врёшь.

Легионер затянулся, выдохнул дым.

— Может. Иногда. Но дороги назад нет.

— Ни у кого из нас нет, — Милош усмехнулся. — Легион — последняя остановка. Дальше только вперёд, до самого конца.

— Или до пули.

— Или до пули.

Замолчали снова. Докурили, затушили окурки. Милош встал, потянулся, позвонки хрустнули.

— Пойду попробую поспать. Подъём скоро.

— Иди.

Серб ушёл, дверь скрипнула, закрылась. Шрам остался один. Посидел ещё минут десять, может пятнадцать. Потом тоже встал, взял автомат, пошёл в барак. Лёг на койку, не раздеваясь, только ботинки снял. Руки за голову, глаза в потолок. Усталость тяжёлая, приятная. Не от работы физической, от работы мозга, который весь вечер переваривал мысли, воспоминания, вопросы без ответов.

Закрыл глаза. Звёзды остались за стеной, за крышей, высоко над этим городом, этой войной, этой жизнью. Холодные, далёкие, вечные. Они будут гореть когда его не станет. Будут светить другим солдатам, другим войнам, другим людям которые сядут на ящики посреди ночи и попытаются найти смысл в