Развод. Мусор вынес себя сам - Каролина Шевцова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
- Не стоит. Тогда Боря будет искать повод специально, лишь бы позлить тебя. Или не позлить. Ты точно уверена, что у вас все?
- Более чем. Давид, сейчас мы друг друга ненавидим!
- А от ненависти до любви, как сама знаешь, - философски замечает Давид, но замолкает, видя недовольную гримасу на моем лице. – Ладно, не хочешь есть, тогда просто составь мне компанию.
- Давид, - почти умоляю я, - ну как я поеду в ресторан в таком виде?
- С радостью. И предвкушением. Потому что я зову тебя в лучший грузинский ресторан в нашем Городе.
Давид снимает с вешалки мое пальто и протягивает его мне, показывая, что нужно просто засунуть руки в рукава, а остальное за меня сделает он. И пояс завяжет и в машину погрузит и отвезет куда надо и даже покормит с ложечки.
Это странно, но впервые в жизни мне хочется согласиться и почувствовать себя беспомощной глупышкой. Богиней. Которой не нужно ничего решать, которой достаточно просто томно улыбаться.
И я улыбаюсь. И впервые за сегодня делаю это искренне.
Глава 18
О том, что мы едем не в ресторан, я понимаю, только когда Давид глушит мотор своей машины, остановив ее на крохотном пятачке возле своего дома. Смотрю на знакомый подъезд, и что-то болезненно острое сжимает сердце. Я не была здесь лет пятнадцать, наверное.
- Прости, что обманул, - говорит Давид, помогая мне выбраться на улицу. – Хотя какой обман, лучше, чем моих хинкали, ты вряд ли где-то поешь. И лобио. Знаешь какое я готовлю лобио? Ооо, это песня, три куплета, три припева и отыгрыш - все как полагается.
Я молча иду за Давидом, захожу в его квартиру и замираю на пороге. Кажется, время здесь остановилось, и все осталось как прежде.
Бежевые стены. Льняные шторы. Огромные фикусы в кадках, полки, ломящиеся от книг. Деревянная мебель, и не поймешь, что это перед тобой, раритет или современная стилизация. Да и какая разница, сколько лет этому огромному креслу, если при виде него, хочется сесть поуютней, укрыться пледом и читать, разговаривать, пить сухое красное.
Улыбаюсь, оглядывая все вокруг.
Это не интерьер, а портрет. Портрет Давида. Очень старомодный, но такой уютный, будто и он сам, и его жилище сошли с картин Яблонской. Здесь так же светло, просто, но очень по-настоящему.
А как здесь пахнет! Не модным парфюмом, а жизнью, самой обычной, такой, какая она есть. Пахнет газетами, которые кто-то до сих пор читает по утрам, свежемолотым кофе, специями, табаком, апельсинами, обувным кремом.
Смешно, у меня дома в каждой комнате стояло по флакону дифуззора, которые я купила за большие деньги в интерьерном магазине, и пахло у нас соответствующе, по-магазинному.
А тут ничего такого и близко нет, но пахнет… как надо. Как дома…
- Анис, располагайся пока, а я стол накрою, - кричит Давид из кухни.
Я осторожно заглядываю в гостиную, обхожу его спальню стороной, боясь нарушить личное пространство и иду в кабинет.
Высокие книжные шкафы под потолок, запах кожи и старой бумаги. Массивный письменный стол, заваленный рукописями. Настольная лампа под зеленым абажуром, стоит ее включить, отбрасывает теплый круг света на глобус.
Удивительное чувство покоя охватывает меня здесь. Если мне, гостье, здесь так легко, представляю, каким свободным чувствует себя тут сам Давид.
Мой взгляд останавливается на небольшом портрете в деревянной раме. На фотографии красивая женщина с темными волосами, большими, карими глазами и упрямой линией рта. Невольно улыбаюсь, и глажу женщину по щеке, будто старую подругу.
А она и была мне подругой. Или очень близкой приятельницей. Мы ведь так и встречались, что называется, семьями. Боря и Давид, я и Лиана – Давида жена.
Меня накрывает волна воспоминаний. Я обожала эту ее тихую улыбку, и талант слушать других, будто ей и правда интересно все, что я рассказывала. Сама она говорила мало, и никогда не рассказывала ничего по настоящему важного. К примеру, о ее диагнозе мы с Борей узнали, когда все стало совсем очевидно и совсем страшно.
Мы предлагали Давиду помощь, но он отказался. Взял отпуск, полетел с женой на лечение, делал все, что только мог, но болезнь оказалась сильнее. Лиана сгорела меньше чем за год.
Мы не могли поверить в то, что случилось. В тридцать или сколько нам тогда было, кажется, что плохое случается с кем-то другим, не с нами. И тем более не с таким хорошими людьми как семья Давида.
Помню, каким подавленным он был. И как я надеялась, что когда-нибудь все наладится, что мы начнем общаться как прежде. Не случилось.
Через месяц после похорон Лианы Дава и Боря крупно поссорились. Давид выписал целый тираж детских книг в онкологическую больницу для самых маленьких, не предупредив об этом нас. Боря вспылил, кричал что-то о «нецелесообразной благотворительности», а Давид, обычно такой сдержанный, впервые в жизни проявил характер - хлопнул дверью и ушел. Он создал свое издательство, занялся учебной литературой. И даже потом, когда Боря и Давид помирились, не передумал, не вернулся.
- Аниса, все готово! - доносится с кухни знакомый, хриплый голос.
На столе дымится хачапури с расплавленным сыром и яйцом, в миске темнеет ароматное лобио с грецкими орехами. Пахнет чесноком, кинзой, аджикой.
Мы садимся. Едим молча. Мне так вкусно, что говорить, набив рот этой божественной едой, кажется кощунственным. Но я все равно немного смущаюсь от неловкого молчания между нами. Никогда раньше я не оставалась с Давидом наедине и сейчас просто не знаю, как нужно себя вести.
- Ты все еще отправляешь книги в детские дома? – спрашиваю как будто между прочим, а получается все равно слишком вымученно.
Давид просто кивает, не отрываясь от тарелки.
- Угу. И в больницы тоже. Музыкальную литературу, школьные пособия. Не все книги туда подойдут, какой-нибудь учебник по квантовой физике вряд ли заинтересует детвору, а вот шпаргалка по математике очень даже. Болезнь не вечная, Анис, и за ее пределами дети должны и радоваться, и влюбляться, и учиться. В том числе и благодаря мне.
- Это очень благородно.
Давид откладывает ложку и смотрит на меня
