Тринадцать лет тишины - Нина Лорен

Двигаясь как механическая кукла, я встаю, неловко управляя своим не особо большим телом. Оно почему‑то кажется громоздким и неуклюжим в этой тесно заставленной мебелью кухоньке.

– Вы знаете, где она? Прямо сейчас.

По выражению лица Питера я догадываюсь, что не знает. Подтверждая эту догадку, он медленно качает головой.

Она сказала вам почему?

Я выжидающе смотрю на него, но Питер лишь возвращает недоуменный взгляд, и я понимаю, что так и не задала этого вопроса вслух. Исправляюсь.

– Это я объявил ей, что больше не желаю ее видеть, – с неохотой признается Питер. Ему невдомек, что я имела в виду нечто другое. Почему она отказалась от меня, зачем вычеркнула из своей жизни?

Но я и не получила бы ответа. Не от него.

Когда я возвращаюсь к машине по выложенной камнем дорожке, ведущей к воротам участка, обоих мальчишек нигде не видно. Я бросаю короткий взгляд через плечо и успеваю заметить, как в одном из окон дергается занавеска, а пепельно-русая голова поспешно ныряет под подоконник. Я пытаюсь избавиться от мысли, что это второй и последний раз, когда я вижу кого‑то из них (моих сводных братьев – свербит в голове мысль, затуманенная слоями онемения и шока), и не могу не задаться вопросом, что именно Питер расскажет обо мне сыновьям. Если вообще станет что‑то рассказывать.

Немного везения, и поднятая журналистами буря обойдет их стороной. У Вэлери теперь новое имя: Сара. Сара Лайонс, добропорядочная домохозяйка и верная супруга владельца автомастерской, которая, вполне возможно (как знать?), исправно посещала с мужем и мальчиками воскресные службы в местной церкви и вела светские беседы за бокалом вина с соседями – или даже: «Только лимонад, пожалуйста, вино слишком вредно для моей язвы». Стервятникам от прессы здесь не за что ухватиться, ничто не должно привести их к двери этого дома. Лайонсы в это дело не замешаны – по крайней мере, не так, как я сама.

Я пока не спешу обдумывать версию о причастности Вэлери к исчезновению Оливии. Держу в голове, но сосредоточиться на этом не могу, поскольку не уверена в исходе – вдруг я в неподходящий момент крутану руль и отправлю машину в кювет… Или нарушу свое стихийно установленное табу на таблетки и просто проглочу всю заначку целиком, запив тремя мини-бутылочками водки из гостиничного бара…

Когда спустя несколько часов я заезжаю на гостиничную парковку, солнце уже садится, и пыльно-рыжие лучи, пронзая мою машину насквозь, бликуют в зеркалах заднего вида. Я впала в некое оцепенение, не только душевное, но и физическое: ноги покалывает от долгого сидения на одном месте, а руки ноют от многочасового вращения руля. Вокруг тихо и спокойно, а я почти ожидала увидеть полицейские машины и всяческих криминалистов, рыщущих в гостинице. Закат приукрашивает неприглядные окрестности; под небом, разлившим горячую карамель на многие мили над моей головой, пейзаж даже можно посчитать красивым.

Будто и не уезжала вовсе. Пока я иду к своему номеру в самом конце коридора, никто не обращает на меня внимания. В комнате убирались: в воздухе витает запах отбеливателя, заметный даже на фоне всепоглощающего освежителя воздуха. Моя кровать аккуратно заправлена, простыни свежие. Когда я зарываюсь лицом в подушку, выясняется, что от нашего с Шоном мускусного запаха не осталось и следа, все складки на простынях выглажены, все исчезло. Наверное, так даже лучше. Я проверяю мусорное ведро под тумбочкой – пусто. Интересно, заметила ли горничная брошенный туда презерватив? Пожалуй, по работе ей и не на такое приходилось натыкаться, так что она тут же о нем забыла.

Еще одна мысль приходит мне в голову, и в тревоге я подскакиваю на кровати, смяв покрывало. «Ничего не возьму», – обещаю я себе, но, когда пересекаю комнату и открываю дверь в крошечную ванную, мое сердце учащает свой бег в сладком предвкушении – или, может, в страхе. Но нет, все мои запасы точно там, где я их оставила, в баночке из-под витаминов.

Я стою несколько секунд, размышляя, затем возвращаю баночку на место и наполняю маленькую ванну. Эмаль порыжела, но выглядит достаточно чистой; я наливаю в воду бесплатное «молочко для душа и ванны с клубничной отдушкой» (гаже названия и придумать нельзя), и на дне начинает клубиться пена.

Когда я принимаюсь раздеваться, из заднего кармана джинсов выскакивает и хлопается на плитки пола мобильник. Сердце проваливается в кишки, и я бросаюсь поднять пострадавшего. Каким‑то чудом мой телефончик остался почти цел; трещины на стекле дисплея, возможно, стали чуть толще и змеятся чуть дальше прежнего, а у самого ободка выпал небольшой треугольный кусочек стекла. И все же, когда я жму на кнопку, мобильник послушно включается.

Я успешно позабыла, зачем его вырубала, и теперь целая лавина уведомлений о пропущенных звонках застает меня врасплох. Звонили мне в основном с номера Шона (глаза бы мои на него не смотрели, на этот номер), но были и другие. Пару раз звонили с телефона Жаклин Шоу. Остальных номеров не узнаю.

А в самом конце списка уведомлений, в самом низу, я вижу целую стопку одинаковых звонков с одного и того же номера, все в течение получаса, сегодня утром. Это ее номер. Не дыша, я тычу в кнопку вызова – поскорее, пока не успела передумать.

Но, прижав мобильник к уху, вместо гудков я слышу короткий однотонный писк, после чего электронный голос сообщает, что набранный мною номер больше не обслуживается. Ванна полна почти до краев, и я выключаю воду. Прежде чем повесить трубку, мне приходится три или четыре раза прослушать сообщение, чтобы убедиться – это не шутка.

Дисплей чернеет, но не проходит и секунды, как он вновь загорается, а мобильник жужжит и яростно вибрирует в моей ладони. Резко вдохнув, я нажимаю «Принять вызов», но это не тот номер, по которому я только что звонила. Забыв выдохнуть, я смотрю на него, не решаясь ни повесить трубку, ни поднести ее к уху.

– Я знаю, что ты там. – Шон так громко говорит, что можно подумать, у меня включена громкая связь. – Поговори со мной. Где, черт возьми, ты была? Ответь, если не хочешь, чтобы я выслал за тобой патрульную машину. Или так тебе будет удобнее?

– Не надо мне угрожать. – Не самые лучшие слова из тех, что я заготовила для первой реплики в новом разговоре с Шоном, но и не худшие в моем ассортименте. –