Изъян - Алекс Джиллиан
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Вот он их новый путь. Пепел к пеплу. Красивая формула для тех, кто хочет верить в перерождение. Феникс, восстающий из пепла, — сказка для наивных идиотов, всё ещё цепляющихся за идею искупления. Но я никогда не верил в чудеса.
В раннем детстве другие дети писали записки зубной фее и прятали под подушку, я воровал иглы в морге, где до глубокой старости трудилась моя добрейшая в мире бабушка. Родителям из-за плотного графика часто было не до меня, а бабуля не видела ничего предосудительного в том, чтобы брать меня с собой.
Она работала специалистом по подготовке тел в похоронном бюро. Проверяла документы и опись личных вещей, проводила санитарную обработку, фиксировала веки и челюсти, устраняла видимые повреждения и выполняла прочие косметические процедуры, чтобы тела оставались узнаваемыми и процесс прощания проходил без лишних моральных травм для родственников.
Большую часть времени я находился в подсобной комнатушке, рисовал или разукрашивал картинки, но, когда бабушка уходила в приёмную или за документами, тайком заглядывал в подготовительную. Покойники меня не пугали, скорее вызывали любопытство. Я видел в них не людей, а восковые манекены. Иногда настолько изуродованные, что любой другой ребенок убежал бы в ужасе, а я задумывался о том, что сделало их такими. Их неподвижность давала мне власть, ощущение, что я могу прикоснуться, потрогать или даже ударить, и никто не скажет «стоп».
Иногда я брал там какие-то мелкие вещи, на пропажу которых никто бы не обратил внимания. Особенно меня притягивали иглы… холодные, острые, точные. С ними можно было делать маленькие незаметные проколы на застывших трупах, не боясь, что кто-то даст мне за это по рукам. Я собирал их вместе с одноразовыми шприцами, металлическими бирками, скобами для век и кусочками фиксирующего воска, а потом прятал в секретную коробку и держал под кроватью, как самое ценное сокровище.
Позже эти иглы стали частью моего ритуала, но мне понадобилась целая жизнь, чтобы в своем воображении довести его до совершенства, а потом воплотить в реальность. Не так-то просто выпустить на волю чудовище, годами нашептывающее мне свои кровавые сценарии.
Меня сдерживали социальные рамки, страх, привязанности и даже любовь. Вас это удивит, но я не был бездушной тварью, лишенной эмпатии, сострадания и чувства вины. И именно поэтому боролся с собой, подавлял и глушил голос своего монстра, играл привычные роли, соответствующие чужим ожиданиям.
Я боялся и не хотел причинить боль тем, кто мне дорог. Наоборот — защитить. И просчитался. Дважды.
Но во всем этом был и положительный момент. Притворство помогало тренировать выдержку. Постепенно я учился управлять своими реакциями, выстраивать порядок действий, оттачивать внимание к деталям, тренировать терпение и контроль над импульсами. Я учился ждать, откладывать желания, наблюдать, анализировать и выверять каждый шаг, чтобы однажды всё сложилось так, как нужно.
И оно сложилось… Доктрина клуба не врет в одном: боль — это источник роста, признание собственной природы и путь к власти над самим собой и другими.
Теперь я знаю точно, что зверь внутри меня не враг, а инструмент, выкованный годами терпения, наблюдения и практики. Каждая рана, каждый страх, каждый порок — это ступени, по которым я поднялся. Я держу их в ладонях, как иглы, которыми когда-то играла моя детская рука.
Все остальное, прописанное в постулатах клуба — грязная, расчетливая, циничная ложь, придуманная для тех, кто готов платить за иллюзию очищения. Они превращают чужую боль в товар, обещая перерождение за подпись в договоре. А страдания упаковывают в кейсы и отчёты, чтобы не прерывался цикл платежей. Их цель — не исцеление, а лояльность и повторная продажа.
Они говорили: «Освободи себя от страха».
Я освободился.
Говорили: «Прими боль и станешь чище».
Я принял. Только вот стал не чище — сильнее.
Сейчас я вижу, что их храм построен не на вере, а на трусости. Они боятся взглянуть внутрь по-настоящему, поэтому прячутся за ритуалами. А я не прячусь. Я стал тем, кем они притворялись.
Они собирали исповеди, чтобы удерживать и контролировать. Я собираю жизни, чтобы вернуть баланс.
Так что да, доктрина клуба не лжёт в одном: боль — действительно источник роста. Только не для всех. Для избранных. Для тех, кто перестал платить — и начал брать.
Пора остановить поток этой продажной лжи, но сначала… Сначала надо дождаться охотника и вцепиться в его глотку, вырвать кадык, пустить кровь, напиться вдоволь.
А после… после она будет свободна.
От всех нас.
Ева
— Я никогда бы тебя не обидел, — тихий шелестящий шепот выхватывает меня из беспокойного сна, раскрашенного черно-алыми тонами.
Распахнув глаза, я резко сажусь и испуганно озираюсь. Возвращаюсь в реальность почти с облегчением, но не сразу понимаю, где нахожусь. Заторможённый мозг слишком медленно и рвано выдает хронологию минувших суток. В том, что день прошел и наступила ночь, сомнений нет, а вот остальное…. Переизбыток событий, эмоций и потрясений смешивается в один путаный клубок, который я потихоньку начинаю разматывать.
Кусочки головоломки постепенно, со скрипом встают на свои места. Последнее, что я помню после разговора с Хартом в беседке, — то, как вернулась в комнату и обессиленно рухнула на кровать. В платье и, кажется, даже в туфлях. Сейчас на мне только пушистый банный халат, одетый на голое тело. Меня это не смущает, такое случалось не раз, когда я вырубалась в одежде, а Саша умудрялся снять ее, даже не разбудив.
Мужа, кстати, рядом нет, и я не знаю — хорошо это или плохо. Наверное, все же первый вариант, потому что понятия не имею, что бы я ему сейчас сказала. И нужно ли говорить. Не уверена, что он бы по достоинству оценил откровения Тео о том периоде Сашиной жизни, который тот всячески скрывал.
Снова осматриваюсь. Рассеянная прикроватным светильником тьма расползается чернильными кляксами по углам. Прохладный воздух дрожит, оседая на кожу россыпью мурашек. Провожу пальцами по спутанным волосам, растираю озябшие плечи.
Махровый халат не греет. Ночь бессердечна и холодна. Равнодушная и всевидящая, она смотрит на меня сквозь темные окна. В её взгляде нет угрозы, но и сочувствия тоже нет — лишь терпеливое ожидание. Чего?
