Домашний быт русских царей в XVI и XVII столетиях - Иван Егорович Забелин

на высокой трубе танцы трубить; да рудознатных мастеров, самых же добрых, которые знают золотую и серебряную руду, и плавильщиков человек [дву или] трех или четырех»[611]. Поручение о музыкантах может отчасти служить указанием, что Менезиус как бывалый человек не бесполезен был и при устройстве комедийной хоромины или вообще театра, который только что пред его посольством заводился при дворе и большею частию устраивался в с. Преображенском. Что Менезиус имел какое-то отношение к этим небывалым еще забавам в царском быту, на это указывает также и один рассказ Лизека. «Чрез несколько дней после нашего отъезда, – пишет Лизек, – немецкие комедианты должны были представлять комедию, которая, как они уверяли, доставит большое удовольствие царю, если только в ней будет участвовать один из наших слуг. Это был балансер, заслуживший своими шутовскими и ловкими действиями всеобщее удивление, особенно русских, которые единогласно решили, что он чародей и морочит добрых людей бесовскою силою. В самом деле, над его фокусами нужно было призадуматься. Например: он перекрестит несколько раз ножи, и они сами собою поднимают венки и деньги. Как мы ни присматривались к его штукам, но никак не могли отгадать причины странных явлений. Немцы и некоторые из русских просили послов оставить его в Москве, пока он покажет свое искусство царю и царице, но желание их не было исполнено. По отъезде нашем слух дошел до царя, и он тотчас послал вслед за нами генерала Менезиуса, бывшего некогда послом в Вене и Риме, с переводчиком, чтобы воротить в Москву нашего слугу-фокусника. На третий день они догнали нас в почтовых санях и, объяснив желание царя, просили отпустить сказанного слугу и уверяли, что царь отдарит его щедро и тотчас отпустит назад. Послы предоставили ему на волю. Он воротился в Москву, в царских палатах два раза показывал свои фокусы и удивил царя и царицу»[612]. По всему вероятию, выбор Менезиуса для подобных поручений не был случаен; поручали ему как знатоку дела, как человеку более других известному и способному выполнить такое поручение. С другой стороны, это раскрывает близость его к Матвееву и вообще к людям, бывшим тогда в силе, а следовательно, и личную известность самому царю.

Таким образом, сказание Невиля легко может быть объяснено в том смысле, что Менезиус под видом потехи, обученья солдатскому строю введен был и к царевичу Петру. С падением Матвеева удален был и Менезиус, как человек, изъявлявший особенную ревность к Петру и его стороне. Он послан был в Смоленск, как говорит Невиль. В 1679 г., действительно, ему назначен поход с полком к Киеву против турок[613]. В 1683 г. Менезиус снова является при дворе в качестве переводчика на конференции со шведским посольством[614], а в 1689 г. он в Смоленске встретил Невиля – также в качестве переводчика и пристава. Вообще, свидетельство Невиля едва ли можно отвергать вполне; лично познакомившись с Менезиусом, он, без сомнения, передал о нем сведения, какие слышал от него самого[615].

Но как бы то ни было, Менезиус ли, другой ли кто, во всяком случае, если верить словам Крекшина об устройстве Петрова полка, ранние потехи Петра не могли быть ведены без руководства человека, знавшего дело; а если при том существует свидетельство о гувернерстве Менезиуса, то мы имеем возможность принять это свидетельство за достоверное[616].

Военное дело требует строгого порядка, строгой точности и отчетливости в поступках и действиях, строгого подчинения общему строю дела, одним словом, требует всего того, что воспитывает, укрепляет и укореняет чувство долга. Можно с достоверностью полагать, что все это в отношении воспитания детей в царском быту было совершенною новостью во дворце царя Алексея Михайловича. Известно, что и прежде царевичи потешались воинскими играми и до этого времени они, может быть, начальствовали маленькою ратью из спальников и стольников, но тем не менее в этом, собственно царедворческом, полку они все-таки оставались царевичами. Между малолетнею ратью и ими существовало всегда огромное расстояние, которое не представляло ни одной точки, где бы возможно было уравнение отношений царственного ребенка с детьми царедворцев. Мы видели, что игры Петра начались с того же; ему набраны для забавы дети царедворцев. Но живой, умный, необыкновенно деятельный ребенок не мог, конечно, остановиться на этом, и, без сомнения, устройство особого полка было вызвано какими-либо новыми его затеями, которые по живости его характера могли возникать ежечасно. Новый полк, сформированный по правилам дисциплины, был шагом вперед, и шагом весьма важным по своим последствиям. Царевич, однако ж, и здесь отделился от толпы царедворческих детей чином полковника. Это очень понятно. Если в прежних играх он оставался на каждом шагу царевичем, то и в новой сфере забав, естественно, он должен был занять первенствующее место между сверстниками, ибо понятия о царственном значении его лица не могли допустить даже и в мелочах никакого уравнения с другими. Таким образом, царевич-полковник, по-видимому, играл прежнюю роль. Но на деле было не так. Весьма важно было то, что полковник если и стоял выше солдата по своему чину, то он совершенно уравнивался с солдатом пред лицом дисциплины, порядка, военного стройства[617] и вообще обязанности службы. И тот и другой равно несли тяжесть и ответственность общего дела, которое, хотя бы и в забаве, все-таки становилось выше лица, представляло сущность, без которой не могла вестись самая забава и которой волею-неволею, а необходимо было подчиниться. Светлому, еще ничем не затертому уму ребенка тотчас же раскрылась эта сущность, эта служба, для всех равная в своих требованиях. Трехлетний полковник, являясь с полковым рапортом к государю-отцу, мог ясно представлять себе[618], что он уже не только царевич-сын, но и простой солдат, несущий свою обязанность, службу, долг, ибо «речение солдат, как и тогда понимали, означало всех людей, которые при войске суть, от вышнего генерала даже до последнего»[619]. Таким, как кажется на первый взгляд, мелким различием в положении ребенка нельзя пренебрегать, особенно когда желаем выяснить сколько-нибудь причины того или другого направления в его развитии. Новое положение вслед за собою влечет и новое понятие, новое представление в уме о своем значении, о своих отношениях к другим. При этом должно заметить, что игры и игрушки для ребенка представляют такую же серьезную действительность, как и для взрослых деловые занятия в собственном смысле. Ребенок, когда говорит, что он играет, вовсе не то думает, что большой, определяющий этим словом пустую, по своим понятиям, деятельность ребенка. Каждая кукла, каждый предмет забавы, игра всякого рода для ребенка так же важны и знаменательны, как вообще дельные занятия взрослых или больших. Итак, в качестве