Рожден быть опасным - Дмитрий Сергеевич Самохин

висящие в отдалении пару десятков туш, оседланных аборигенами. Животные напоминали помесь морских коров и скатов. Похоже, это родственники той твари, которой я сделал кесарево сечение.

— Скорее уж они нас замочат! — выдал я умозаключение.

— Что предлагаешь? — спросила Музыкантская.

— Вести дело к перемирию, — ответил я, адресуя свои слова конкретно Гвинплею Планту, которому подобная перспектива душу не грела. — Мы здесь пару дней, а уже в дерьмо вляпались по самые уши. Так что дело нужно решать миром. Иначе шоу это, конкретно, закончится раньше времени, хотя и будет очень зрелищным.

— Они Бессмертных убили, — упрямо сжав челюсти, не собирался сдаваться Плант.

— Повторяю специально для тебя, — отреагировал Крысобой. — Бессмертных к печальному итогу кто-то из наших привел, а вовсе не эта восьмиглазая липучка.

— Я свое мнение сказал. Мне добавить нечего, — упорствовал Плант.

— Как ты намерен с русалкозаврами беседовать? — спросила Музыкантская, наклоняясь ко мне, так что приоткрылся соблазнительный вырез в ее костюме.

Пробудились фривольные мысли.

Если бы не Крысобой, с которым, кажется, у Ренаты мало-помалу стало налаживаться, я бы за ней приударил. Стоп. Отставить эротику на корабле.

— Ну, с одним я общий язык то нашел, — возразил я.

— И как ты с ним беседовал? — недоверчиво нахмурился Марк.

— Восьмиглазик со мной ментальный канал настроил. По крайней мере, я только так могу объяснить то, что со мной произошло. Несколько минут я видел непонятные образы…

— Какие несколько минут? — вмешался Гвинплей Плант. — Ты всего секунд двадцать в отключке пролежал. Потом всплыл сразу.

— Правильно. Как только Марк выстрелил в русалкозавра, и тот умер, я очнулся. За это время я успел много чего полезного узнать.

— Колись, — потребовал Крысобой.

— Да побыстрее, — вставила Музыкантская, высунувшись из-за валуна. — А то, похоже, не один ты о мире грезишь. К нам три восьмиглазика плывут.

— Эти аборигены живут коллективным разумом. Тут у них неподалеку колония находится. И с нами воюют особи только одной колонии. Хотя на дне все заполнено их поселениями…

— Они совсем близко, — торопила Музыкантская.

— Мужики, — решился я, — пойду с ними побеседую. У меня получится.

Я вынырнул из-за валуна, не дав опомниться своим спутникам.

Неподалеку на двух маленьких скатах парили аборигены, грациозно держась за шишковатые наросты на головах животных. И внимательно смотрели в сторону нашего укрытия. Выглядели они весьма дружелюбно. Если бы я не знал на что они способны, попытался бы подружиться.

Я примирительно простер к ним руки, вглядываясь в глаза полного русалкозавра, выглядевшего самым пред­ставительным.

Я хотел было извиниться за невоспитанных студентов, но тут же передумал. Они уже поплатились за свою грубость. Не стоит будоражить раны.

Я не мог отвести взгляд от внимательных цепких зрачков, которые меня изучали. Зрачки расширялись, поглощая меня, точнее, мою сущность.

И я проваливался… я кружился… я возносился…

Я увидел клубок, искрящийся клубок, знакомый по предыдущему контакту, но теперь клубок выглядел более дружелюбно, а возле него дожидался меня пышный восьмиглаз. Завидев мое появление, восьмиглаз оттолкнулся от клубка и в два изгиба приблизился. Оказавшись рядом со мной, он замер, смерил меня мягким, но внимательным взглядом и склонился в поклоне.

Я ответил ему тем же.

— Для меня есть честь общаться с тем, кто давно покинул мир и чьи следы не наблюдались в обитаемых мирах вот уже многие тьмы лет, — прокурлыкал або­риген.

Хорошее начало для беседы.

— Мне тоже приятно очень беседовать с тобой… — Я замялся, не зная, как обратиться к туземцу. Не русалкозавром же его называть, в самом деле.

Восьмиглаз заметил мое смущение и помог:

— Мою индивидуальность нарекли. Я — Клинч.

— Мне очень приятно, глубокоуважаемый Клинч. Меня зовут Русс.

— Русс, — повторил Клинч и прищелкнул языком.

— Что ты имел в виду, когда говорил, что я давно покинул мир?

Клинч перекувырнулся через голову и хитро поинтересовался:

— Ты отчего-то не обладаешь понятием о моих словах?

— Да. Я не понимаю их, — признался я, подумал и добавил: — Я плохо помню о том, кто я такой.

— Я не могу помочь тебе совсем. Ты должен понять сам то, что хотел сказать я. Ты должен вспомнить свое прошлое. Я боюсь.

Восьмиглазик зажмурил семь глаз, а восьмой вытаращил так, что я испугался за его сохранность.

— Ты боишься меня? — спросил я.

— Боюсь. Очень боюсь.

— Почему ты опасаешься меня?

— Ты должен понять сам. Когда вспомнишь все. Я не могу сказать тебе.

— Почему вы напали на нас? — резко сменил я тему.

— Очень долгое время. С тех пор как пропали последние, такие как ты, наш мир никто не посещал. Мы испугались. Мы не хотели обидеть. Мы мирный народ.

Клинч поклонился и часто‑часто замигал глазами.

— Верю, — согласился я.

— Мы не хотели с вами воевать, — признался Клинч.

— Один из ваших убил человека. Он сжег мозг.

— Я знаю. Я сожалею. Это прискорбно. Я не хотел. Он испугался. Он защищался. Он умер после этого. Да успокоятся его плавники.

— Да успокоятся, — согласился я. — Я могу считать, что мы в мире. И никакой войны не будет?

— Именно так. Мы заключили мир. Мы редко воюем. Наша растараш не воюет, не то что растараш бланкуш.

Честно говоря, мне не хотелось вдаваться в подробности местного социального устройства. Но я догадался, что «растараш» — это ближайшее к нам сообщество аборигенов, а «растараш бланкуш» — это соседнее сообщество. Похоже, на дне, как и в человеческом сообществе, процветала межплеменная конкуренция.

— А зачем тогда такая тьма народу и животные ваши? — поинтересовался я.

— Мы хотим, чтобы все было по‑настоящему, чтобы торжественно.

Абориген радовался нашему миру:

— Мы хотим пригласить вас в гости.

Я не ожидал такого поворота событий, но идти на попятную было поздно. Еще русалкозавры обидятся. Вдруг они после этого и о своем страха забудут. Еще нападут на нас, опять кровь прольется. Да и народу у них много. Нельзя плевать на законы гостеприимства.

— Мы прибудем в гости к вам. Только сначала нам нужно поговорить с нашими товарищами и сообщить им радостную новость, — сказал я, принимая приглашение.

Восьмиглазик заметно оживился, прищелкнул языком и обернулся вокруг своей оси.

— Мы радуемся. Мы очень радуемся.