Фернандо Магеллан. Том 1 - Игорь Валерьевич Ноздрин

Взметнулся ввысь белоснежный стяг Кастилии с алым крестом святого Яго. Холодок восторга сдавил грудь красавца испанца. Это родной флаг Хуана де Картахены. Он видел его над войсками отца, сражавшимися в Италии и Африке; над стенами королевского замка, где сам командовал охраной императора. Теперь второй стяг флотилии будет храниться на его корабле. С завистью и трепетом следит он, как португалец принял древко из рук епископа, как поднял над головами народа, как люди волной опустились на колени, вторили словам священника, присягали на верность адмиралу.

Хуан клялся искренне и восторженно, но не стоявшему над толпой человеку, а кресту святого архангела, поразившего дракона во имя христиан, и Карлу V, олицетворявшему Испанию. Хуан де Картахена, родственник и доверенное лицо «морского министра», не позволит оступиться морякам, погубить кастильское знамя. У него есть тайные инструкции, надежные офицеры и слуги. Он исполнит приказ кардинала Фонсеки.

«Клянусь!» – в последний раз прозвучало в церкви. Вновь заиграл орган, запели хористы. Просветленные и очищенные моряки поднялись на ноги. Общая клятва связала их, подчинила адмиралу. Он будет распоряжаться их жизнью и смертью, имуществом и наследством на корабле. Свершилось таинство единения, признания покорности и власти.

Торжественно выходят моряки, расстаются с родными, поднимаются на палубы кораблей. Приветствуя жителей Севильи, флотилия с приспущенными флагами отходит от причала. Грянули бомбарды, зашипели в воде упавшие пыжи.

Прощай, Андалусия! Прощай, Испания! Прощай, Европа и прежняя жизнь!

Глава XX

Выход в океан

Ветер пузырями надувал паруса «Тринидада», залетал в раскрытые окна капитанской каюты, где адмирал с офицерами праздновали освящение знамен, начало экспедиции. Подвыпившие матросы столпились на палубе, горланили песни, глазели на берега. Гвадалквивир, в переводе с арабского – Великая река, нес суда к выходу в море.

На баке возглавлявшего процессию флагмана, воздев ручки к небу стоял отец Антоний, страстно молившийся за страждущих и путешествующих. Палуба покачивалась под ногами францисканца, мелкая речная волна разбивалась о форштевень, дробилась о доски обшивки. «Святая Троица» кренилась бушпритом в воду, неторопливо исправляла дифферент. Сердце священника ликовало, резко стучало в рясу замирало от восторга, ручки падали вслед блинду (парусу под бушпритом) поднимались вверх за золоченой фигурой ангела на носу корабля. Антонию мерещилось, будто он летит за крыльями божьего посланника над блестящей от света, ожившей поверхностью Великой реки. «Спаси, сохрани, Господи! – просил Антоний. – Прикрой Своей дланью от напастей, укажи путь истинный. Не дай ослабеть, впасть в искушения, ожесточиться душам, умолкнуть совести. Продли дни наших близких, не дай умереть в ожидании и одиночестве. Позволь нам вновь увидеть Испанию, вознести хвалу Тебе в соборах Севильи!»

Чайки кружились над флотилией, с криком ловили брошенные за борт объедки. Люди смотрели на дерущихся из-за хлебных корок птиц, весело хохотали.

Отец Антоний не замечал их, разговаривал с Богом. Слова выстраивались в колонны, готовые выпросить прощение и покровительство. Когда они кончались, молодой человек повторял прежние, пока не появлялись новые, латавшие бреши в красноречии. Иногда провалы затягивались, тогда священник читал «Отче наш». Звучная латинская речь приносила воспоминания о римских многовесельных биремах и триерах, отправлявшихся на покорение Египта. В полусне молитвы и мечтаний монах наслаждался первыми минутами счастья. Вот она, настоящая служба во славу Господа нашего Иисуса Христа!

– Антоний! – раздался голос за спиной. У поручня бака стоял Пигафетта. – Куда ты запропастился? Почему не пошел к капитан-генералу? У него собрались офицеры, пьют херес, спрашивают о тебе.

– Сейчас, – спохватился францисканец. – Вы идите, я вослед, непременно…

Придерживаясь за привязанные к мачтовому кнехту канаты парусов, итальянец неуверенно пересек бак, спустился на лестницу, соединявшую крышу носовой надстройки с палубой.

– А, черт! – услышал Антоний шум падающего тела, брань ломбардца.

Священник стряхнул очарование молитвы, бросился на помощь Пигафетте. Будущий знаменитый летописец сидел на палубе, хохотал во все горло, разглядывал дыру на штанах.

– Что с вами? – Антоний помог ему подняться.

– Пересчитал задом ступеньки. Восемь штук, – удовлетворенно сообщил он. – На юте одной меньше.

– Вы и там?.. – осекся юноша.

– Третий раз спотыкаюсь, – радостно сказал он. – А у тебя с непривычки палуба из-под ног не уходит?

– Пить много вредно, – сокрушенно покачал головой монах. – Можно вывалиться за борт и утонуть. Вы умеете плавать?

– Нет, – посерьезнел итальянец.

– Я тоже, – посочувствовал францисканец.

– Зачем же лезешь на нос к бушприту? – удивился Пигафетта. – Ангел не спасет тебя.

– Там я ощущаю себя сильным и одиноким, как пророк в пустыне. Мне кажется, будто я веду корабль. Если сильно захотеть, то надо поднять руки, взмахнуть и полететь…

– Тебя нужно за ногу привязывать к мачте, чтобы не вознесся, – отряхивая штаны, пошутил ломбардец. – После службы обедал?

– Нет.

– Тогда пошли к капитан-генералу Слуги приготовили чудесную баранину!

* * *

В тесной капитанской каюте – четыре шага в одну сторону, четыре в другую, украшенной парчовыми драпировками, ореховыми панелями с растительными узорами, обставленной обитой малиновым бархатом роскошной мебелью и золочеными безделушками – было уютно. Ветер приносил в распахнутые настежь окна аромат цветов, запах скошенных трав прибрежных полей, тинную свежесть песчаных островков. За кормой тянулся зеленовато-серый след, треугольником разбегались волны. Невдалеке плыл серо-коричневый «Сан-Антонио», повторял маневры флагмана, избегал подводных камней и отмелей. За ним мелькали суда флотилии, растянувшейся на добрую милю. Адмирал сидел в кресле у окна в расстегнутом камзоле, важно смотрел на корабли, ловил долетавшие с юта команды лоцмана, взявшегося провести «Тринидад» по лабиринту реки до гавани Сан-Лукара.

За квадратным столом на кровати разместились родственники капитана – Дуарте Барбоса и Альваро де Мескита. Рядом с ними – кормчий Его Высочества, то есть лично назначенный королем, Эстебан Гомес, по требованию Фуггеров, в последний момент назначенный на флагман, а не на «Сан-Антонио», как желал Магеллан. Врач Хуан де Моралес, полный, средних лет, с русой бородой и жиденькими клочками волос вокруг розовой блестящей лысины, облокотившись на спинку кресла, стоял напротив адмирала и нежно, словно кошку, гладил ворсистую ткань обивки. В двух других креслах сидели штурман Хуан Буатисто де Пунсороль, нервный молодой человек, и альгвасил Гонсало Гомес де Эспиноса, крепкий, решительный испанец среднего роста. Нотариус Леон де Эсплета, ученый муж, цитирующий древних авторов не хуже Фалейры, жался на узком стуле, принесенном из штурманской каюты, где вместе с Пунсоролем обосновался Гомес.

– Прямая дорога от Канарских островов к Земле Святого Креста надежнее и короче, – убежденно доказывал Пунсороль, когда Пигафетта с францисканцем протиснулись в каюту. – Зачем спускаться на юг к африканскому материку?

Адмирал пальцем указал на