Девочка и тюрьма. Как я нарисовала себе свободу… - Людмила Владимировна Вебер
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Все смотрят на меня с изумлением. И с восторгом. Вот оно – решение!
– Ну ты, Людочка, даешь! Не ожидала от тебя! – говорит Вячеславна, удивленно улыбаясь.
Господи, да я сама от себя не ожидала! Как мне вообще могла прийти в голову такая идея? Не знаю. Возможно, видела в одном из ста тысяч фильмов или читала в какой-то книжке. Но идея была явно художественной. Красивой только в теории. Но вот как она осуществиться в реальности – вопрос. Причем я же всегда придерживалась правила «ни во что не вмешиваться!» Но я совершенно не хотела принимать то, что Маришку должны вывести из этой камеры! Видимо, мне было не все равно, как я ни пыталась быть ко всем и всему индифферентной. Но Маришка – эта чудесная Жар-птица в железной клетке – никого не могла оставить к себе равнодушной. И я поневоле включилась в ситуацию.
Итак, мы решили сделать это. Устроить «показательный бунт». Ракият и Ленка бросились инструктировать всех девчонок. Я не слышала, что именно они говорили, какими конкретно словами, и как люди отреагировали: включая Сальцевич и саму Карму, весь вечер тихонечко сидевшую у себя в углу… Но отказать общему голосу камеры никто не мог. Выбора тут не было – нужно было поступить «по-арестантски»! Как все! И точка!
И вот в «час икс» мы выходим на вечернюю проверку. Выстраиваемся на «продоле». Ничего не подозревающая дежурка, Марья Геннадьевна, нас пересчитывает, и тут Ракият говорит:
– Мы заранее просим прощения. Но вся наша камера не согласна с переводом Заворжан. Поэтому мы не войдем обратно в камеру до тех пор, пока это решение не изменят!
Марья Геннадьевна буквально превращается в соляной столб. Смотрит на своего помощника – безымянного бессловесного мальчика-дежура. Тот пожимает плечами.
– Да вы что?.. Это что – шутка? – Марья Геннадьевна все никак не въезжает.
– Нет. Мы выражаем наше несогласие. Будем стоять в коридоре. Всей камерой.
Марья Геннадьевна начинает бегать перед нашим строем, машет руками, как на кур:
– Заходите в камеру немедленно! Заходите, я сказала!
Бегает и поглядывает на видеокамеру под потолком.
На фоне остальных дежурок Марья Геннадьевна была одной из самых нормальных, адекватных женщин. Грузная, уже под пятьдесят, она умудрилась дотянуть до таких лет в СИЗО и не растерять остатки человечности. И в этой ситуации ее стало даже жалко. Ведь тут она совершенно ни при чем!
– Не зайдете?
– Нет…
– Вы хоть понимаете, что вы творите?
– Понимаем!
– Хорошо, я пошла за Артемом Дмитриевичем!
Артем примчался моментально. Красный как помидор. Прошелся по «продолу» – глазами зырк-зырк. Вот они какие – бунтовщицы! Я смотрю перед собой на стену оловянными, ничего не выражающими глазами. Остальные делают то же самое.
Артем тоже посматривает на видеокамеру. Скрипит от злости зубами. Да! Мы действительно под видеонаблюдением и ничего с нами тут не сделать! Может, он и хотел бы дать волю рукам и затолкать нас в камеру насильно, но до нас и пальцем нельзя дотронуться. Не положено!..
Артем принялся угрожать Ракият:
– Да вы представляете, что с вами сделают? Это же нарушение! Вам всем – всем, слышите, – поставят полосы, на вас всех составят рапорты – а потом вашу камеру раскидают! Вам это нужно? Вы этого добиваетесь? А ну заходите сейчас же!
– Мы все знаем, и мы готовы к последствиям… А пока будем стоять в коридоре…
Да. Артем совершенно прав. К нам очень легко могут применить все эти дисциплинарные взыскания. Но мы уже прыгнули в пропасть и остановиться невозможно. Чем бы все это ни кончилось…
Артем переговаривается с Марьей Геннадьевной. Она должна была проводить проверки в следующих камерах. А мы стоим тут уже минут сорок. И теперь все задерживается на совсем неопределенный срок. Весь тюремный распорядок ломается и летит через голову. И чем дольше мы будем бунтовать, тем масштабнее станет кавардак…
Артем пытается уговорить по-хорошему:
– Ну вы поймите, начальника СИЗО уже нет на месте, а все решения по переводам принимает он… Вы ничего не добьетесь сейчас. Зайдите в камеру, а мы все решим завтра!
– Мы все понимаем, но сейчас исключительный случай. Мы уверены, что с начальником, если это он принимает решение, есть экстренная связь.
Нет, нас не пробить. Я вижу, что Артем растерян и не знает, что делать. Стоит такой разрумянившийся, взъерошенный такой… «Да он же еще совсем мальчик! Фактически ребенок еще! – вдруг понимаю я. – А вздумал со взрослыми тетями в игры играть!..»
Артем спешно уходит. И спустя минут десять возвращается. Не один. С ним ДПНСИ – дежурный помощник начальника СИЗО, а еще незнакомый серьезный седоватый дядя. Судя по всему, старший оперативник или замначальника СИЗО. Кто-то очень важный! В сопровождении двух дежуров не с нашего этажа.
Они все посмотрели на нас, прошлись перед строем. Не произнеся ни звука. Потом ушли. И Артем повел Ракият вслед за ними. Ну все, думаю, скоро конец фильма. Только вот какой это будет конец?
А конец оказался счастливым. Ракият вернулась минут через десять. На лице – облегчение:
– Девочки, заходим!
Мы тут же нестройным ручейком двинулись в камеру. И Ракият объявляет:
– Все получилось! Маришку не переведут! Никого не переведут!
Мы все заорали:
– Ура! Мы победили!
В тот вечер все мы действительно испытали настоящее всеобщее единение и воодушевление. Мы выступили одним фронтом, смогли проявить свою волю и прогнули систему! Отстояли хоть что-то! Значит, мы все еще люди! Человеки! И неизвестно, кто радовался больше, мы все или сама Маришка, со лба которой наконец исчезла напряженная испуганная морщинка. Она выдохнула и счастливо улыбалась.
– Девочки, спасибо! За вашу поддержку! От души! – благодарила она всех, пока ее обнимали.
После этого случая отношение ко мне Маришки круто поменялось. Нет, я не стала с ней общаться интенсивнее, по крайней мере не с того момента. Да и вообще, по сравнению с теми, с кем Маришка сходилась, все наши «общительные моменты» можно было пересчитать по пальцам. В чем была виновата только я. Но с того дня Маришка стала держаться со мной действительно как со «своей».
Для начала, она стала вообще меня замечать и, видимо, что-то там обо мне думать. Она, мимо которой за
