Девочка и тюрьма. Как я нарисовала себе свободу… - Людмила Владимировна Вебер
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Мда… А у меня «есть основания полагать», что Мигаева украла мой пинцет для бровей. У меня он пропал, а потом его видели уже у нее. Но после того, как спросили: «Откуда мол взяла?» – больше уже не видели… А еще у Салбакай ножницы пропали, помнишь? Так вот, говорят, что последний раз их видели опять же у Мигаевой.
– Ого! Ничего себе…
– Да! И то, что Мигаева сегодня попалась на краже – лишнее доказательство, что она ворует. И в пропаже ножниц, скорее всего, виновата тоже она!
Да, я прекрасно помнила те глобальные поиски ножниц, длившиеся в камере чуть ли не с неделю.
Ножницы были весьма больной темой для заключенных. Этот крайне нужный в быту предмет в тюрьме фактически запрещался. То есть личные ножницы нельзя было получить ни через передачу, ни через посылку. И если вдруг кому-то было нужно ими попользоваться, дежурами выдавались сизошные ножницы – строго под роспись. Лишь на пару часов. Как и нож.
Поэтому в остальное время девчонкам зачастую приходилось пользоваться вместо ножниц не совсем удобными «мойками». Ими спокойно резались нитки. Но все остальное: ткань, бумага – резалось криво-косо. Не говоря уж о том, что эти лезвия постоянно оставляли порезы на руках!
Но вот к нам перевели одну девочку, у которой имелись личные ножницы. Настоящие, металлические. И это оказалось очень удобно – иметь в камере свои собственные ножницы! Каждый, кому требовалось что-то разрезать, мог их взять в любое время суток, не дожидаясь, когда их выдаст дежур.
В нашей камере жила женщина, которая нуждалась в ножницах ежедневно и постоянно. Ее звали Салбакай. С узким размером глаз и скуластая, родом с Севера. Из республики Тува. И она оказалась удивительно талантливой портнихой. Салбакай стала шить и перешивать все, что попадалось ей под руку. То из старых джинсов сошьет себе жилетку, то из кожаной куртки сумку. Да так здорово получается, словно из лучшего магазина! Ракият отдала в полное ее распоряжение наш общаковский хлам, и Салбакай из самых старомодных, несуразных вещей сочиняла очень стильные и качественно пошитые наряды. Брала, скажем, какое-нибудь розовое пальто гигантского размера, которое никому не подошло, обрубала рукава до трехчетвертей, пришивала новые карманы, новый воротник – другого цвета. Меняла плечи. Потом примеряла, и мы все ахали! Получалась на диво стильная и классная вещь. Хоть сейчас на подиум! То же самое проделывала со старым плащом, юбкой, платьем… Причем шила так, что не распознаешь, что это сделанные вручную швы. Ощущение, что прострочено на машинке.
Я спрашиваю:
– Салбакай, ты училась где-то? Дизайну одежды? Или на портного?
– Нет… Не училась…
– Да у тебя настоящий дар! Ты просто обязана, как выйдешь, начать шить одежду! Нельзя такой талант закапывать! Обещай, что пойдешь в модельеры!
Я так уверенно заявляла о скором освобождении Салбакай, потому что ее обвиняли по статье «грабеж». И судя по аналогичным делам – максимум, что ей могли дать – это года два-три, не больше.
– Обещаю, – смущенно улыбается Салбакай.
– Вот выйдешь, и создашь свой бренд. А уже сейчас я могу нарисовать тебе логотип. Хочешь?
– Давай!
И я нарисовала для Салбакай логотипчик под ее руководством. И Салбакай вышила это лого на всех своих вещах.
Так вот, обладательница ножниц, увидев, что Салбакай день и ночь – да, она и по ночам шила, при свете ночника – взяла и подарила ей свои ножницы. Под предлогом, что той нужнее.
В какой-то момент эти ножницы взяли и пропали. Ножницы, которыми постоянно пользовалась не только Салбакай, но и вся камера. Ракият даже громогласно распорядилась, чтобы все посмотрели в своих сумках, может, кто нечаянно к себе засунул? Но никто ничего не нашел.
И вот теперь Ракият утверждает, что это Мигаева их прикарманила…
– Ракият, погоди, а смысл? Ведь если это Мигаева, то она не сможет пользоваться ни ножницами, ни пинцетом твоим. Как только вытащит – хоть днем, хоть ночью – кто-то да заметит. Это же крайняя глупость, красть вещи в камере, набитой народом. Для чего? Чтоб лежали где-то заныканные?
– Согласна. Глупость. Так Мигаева и не выглядит академиком. И крадет она, скорее, по цыганской привычке. Не думая совсем… Но из-за ее клептомании камера сидит без ножниц. А я – без пинцета!..
– Да, это несправедливо. А нельзя ли подойти и заставить ее вывернуть все сумки?
– Нельзя. Ведь есть шанс, что я ничего не найду. Хотя обыскать ее сумки руки так и чешутся! – досадует Ракият.
– Обыскать сумки. Обыскать сумки… Ракият, у меня идея! Во время одного из плановых обысков, когда всех выведут из камеры, а ты останешься, ты ведь можешь незаметно порыться в сумках Мигаевой. Если найдешь ножницы и пинцет – забери. Свалишь потом на дежуров – мол, они нашли.
Я предложила это чисто в теоретическом ключе. Умозрительно. Не думая, что это вообще выполнимо. Но к моему удивлению, на практике все так и вышло! Один в один!
После очередного планового обыска Ракият объявила на всю камеру, что дежура нашли в «чьей-то» сумке ножницы и пинцет. В чьей именно, она не знает. И что ей пришлось «умолять» дежуров, чтобы они оставили эти «запреты» в камере.
Звучало вполне правдоподобно, ведь мы не раз становились свидетелями того, как Ракият уговаривала дежуров оставить изъятые на обысках «спорные» предметы: фен для волос, батарейки для глюкометра, удлинители, цветные карандаши и прочее.
И Мигаева, скорее всего, в это поверила. Когда ножницы вернулись обратно к Салбакай, а пинцет к Ракият – не издала ни звука. А может, Ляля убедила ее молчать, и вообще прекратить брать чужое! Ведь теперь это дискредитирует и саму Лялю. А Ляля была намного умнее Мигаевой. Намного мудрее. И кража всякой фигни – это совсем не ее уровень.
Да, Ляля работала по-крупному! После того случая с кружкой она словно бы заметила мое существование. Время от времени стала заговаривать со мной. Почти как с равной. И однажды мы разговорились на тему ценников за «свободу». Сколько стоит скосить год свободы на суде, а сколько – на зоне. И так далее. Я, вспомнив случай Розы Алексеевой, говорю, что слышала: в районном московском суде просят миллион за год.
А Ляля отвечает:
– Вот именно! А мне залупили 20 рублей! За 14 лет… Почуяли «сладкую». Я говорю: «Вы прикалываетесь? Да я из колонии за рубль уйду! За два – максимум…»
«Рублем» в тюрьме бывалые сидельцы называли миллион. Это я
