Девочка и тюрьма. Как я нарисовала себе свободу… - Людмила Владимировна Вебер
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Голос Гузель на удивление не соответствовал ее внешности. Он был тихим и очень мягким. Даже нежным. И то, как она неоднократно проговаривала-проворковывала слово «саночки» – навсегда отпечаталось в моей памяти. И теперь «саночки» у меня плотно ассоциируются с Гузель и телами покойников…
– Людочка, эта Гузель – да она какой-то монстр! – испуганно шепчет мне Вячеславна. Ей тоже волей-неволей, но пришлось услышать сию кровавую сагу. – Ты посмотри, рассказывает с таким спокойствием… Да и зачем она всем это рассказывает? Все же сидят и помалкивают о своем. Она что, не в себе? Вот кинется ночью на кого-то – и что тут сделаешь? Она ж размером с грузовик!
Надо сказать, когда Гузель со своими кровавыми историями только-только у нас появилась, я сама ложилась спать с невольной опаской. Но потом мне просто надоело бояться. Если в тюрьме позволить себе бояться, то в состоянии страха придется жить беспрерывно… И это прямой путь к сумасшествию.
К тому же, едва я узнала Гузель поближе, то поняла, что она абсолютно безобидна. Бесхитростная, даже наивная. Очень спокойная и даже отрешенная. Да, она была огромных размеров. Но двигалась плавно, женственно, и огромность эта совсем ее не портила.
Поселившись рядом со мной, Гузель рассказала о своей жизни до трагических событий. Оказывается, незадолго до этого она родила дочку, и теперь эта кроха находится неизвестно где, в каком-то приюте, ведь Гузель не состояла в браке с отцом ребенка. Она работала в какой-то благотворительной конторе, помогающей бездомным. Они с единомышленниками держали большой загородный дом, предоставляющий жилье различным отщепенцам и «потеряшкам». Откуда на этой миссионерской стезе возникли убийства – у меня в голове не укладывалось!
Гузель любила часами лежать на животе, уставившись в окно. Обычно тюремный двор не подавал признаков жизни. Из шевелящегося – лишь птицы да кошки… Но и это ее безмерно развлекало и радовало.
– Люд, смотри, смотри! Что делают! – дергает меня за рукав Гузель.
– Что? Что происходит? – я отрываюсь от книжки и лезу за своими очками, так как вдали без них ничего не вижу.
– Да мальчишки, вон там, кошек ловят!
И действительно пацаны из камеры, расположенной на первом этаже соседнего крыла, бросают сквозь решетку большую зеленую ашановскую сумку, привязанную за веревку. Забрасывают ее вниз, где стая кошек поедает какую-то специально разбросанную приманку. Пацанам тоже безмерно скучно, и они пытаются придумать себе хоть какое-то развлечение. Пусть даже такое ребяческое! Кошек много, приманка, видимо, вкусная. И кошки, невзирая на летающую туда-сюда ловушку, продолжают трапезу. Еще немного, и у пацанов получится. Какая-нибудь кошка – да окажется в сумке!
– Эх! Ну давай-давай! Ха-ха-ха! Вот дураки! – заливается хохотом Гузель. Она полностью поглощена этим зрелищем. И в этот миг похожа на большого ребенка. Я только не пойму – за кого она болеет? То ли за кошек, то ли за пацанов. Но внезапно все портит дежур! Подбегает к окну, начинает разгонять кошек. Машет руками на пацанов. Те мигом затягивают сумку в камеру и скрываются из виду.
В другой раз Гузель снова тянет меня к окну:
– Люд, смотри! Ребенок! Вон там!
Я бросаю рисовать и снова достаю очки. И вижу, как в окне камеры на втором этаже маячит ребенок лет трех. Волосики длинные – это девочка. Голова и ручки просунуты сквозь решетку, малышка усиленно ими машет.
– А… Да это же камера с «мамочками». Там полно детей, Гузель, ты что не знала?
– Да я знала… Но…
– Эту девочку зовут Хюррем. Ее все тут знают. Она тут родилась. И выросла… А назвали ее в честь принцессы из сериала «Великолепный век», знаешь такой?
– Конечно, знаю! Обожаю этот сериал!..
А девочка тем временем, тоненьким голоском, коверкая по-детски слова, кричит на весь двор:
– Анзор! Анзор! Передай привет Геворгу! «По-братски»!
– Да, моя маленькая, передам! – вдруг слышим мы гортанный мужской голос, судя по громкости из камеры, расположенной совсем рядом с нами.
– Анзор, спасибо! От души!
– Ах, ты моя красавица! Не за что!
Обмен любезностями продолжается еще какое-то время. Судя по всему, слова, которые нужно кричать, малышке надиктовывает ее мама. Умно! Так «мамочке» может и не прилетит за межкамерную связь…
Но от слов «по-братски», «от души» и прочего тюремного жаргона из уст ребенка просто оторопь берет. Да и от самого этого зрелища: маленькая девочка – «принцесса Хюррем» – за тюремной решеткой. Звонко смеется, радуется жизни и всему вокруг. Какой-то запредельный сюрреализм! Да и сам факт, что ребенок в тюрьме… Когда он еще только родился и совсем грудной, ничего не понимающий, это ладно. Но видеть уже подросшего человечка в тюремных стенах было грустно. За что ей такой опыт? Совсем еще невинной душе? Это же так чудовищно!
Ведь эта девочка уже соображает и запоминает. С первых дней она видит небо в клеточку, а вокруг – людей в форме. Видит эти жуткие тюремные интерьеры и предметы быта, от которых и любой взрослый повесился бы. А ребенок вырастает в этом, впитывает всю эту атмосферу. С какими знаниями эта малышка придет в свободный мир? Будет хорошо знать, что такое «шмон», «отбой», «приговор», «этап», «апелляшка», «дорога». Да и не только «знать»! Я слышала рассказы, что эта знаменитая Хюррем даже ловила «дороги» собственными маленькими ручками! Пацаны частенько заказывали «мамочкам» приготовить что-то вкусное, что-то нетюремное: настоящий плов или жареную курицу – и переводили им за это деньги на счета. Ведь «мамочкам» разрешалось получать абсолютно любые продукты, и сырое мясо в том числе. У них имелась плитка – вот они и готовили на заказ. А готовые блюда отправлялись во все стороны как раз по «дорогам».
– Какая кроха! Девочка… Как и у меня… – тяжело вздыхает Гузель и отворачивается от окна. Голос ее дрожит. Я понимаю, что она снова вспомнила о своей дочке.
– У тебя, наверное, еще молоко идет? – спрашиваю.
– Идет…
– Попроси таблетки выписать. Вот Раджабой попросила, ей помогло.
– Да ну, не хочу! – Гузель отворачивается и зарывается лицом в подушку. Было видно, как нелегко ей думать о своей малышке. Как она от этого страдает.
…Московский областной суд дал Гузель девять лет. Она очень тихо и как-то смиренно приняла этот приговор. Даже говорила, что мол, хорошо, что не больше. Ведь Мособлсуд славился своими двузначными приговорами по 105-й статье. Но лично мне этот приговор казался чудовищно несправедливым. Гузель написала «апелляшку», получила по ней «бэзэ» и как-то беззвучно, без лишней
