Домашний быт русских царей в XVI и XVII столетиях - Иван Егорович Забелин

слава в оружии, так зачем же к охоте от дел царских меня отвлекаете и от славы к бесславью. Я царь, и подобает мне быть воину, а псы приличны пастухам и тем подобным»[641]. Можно было бы усомниться в справедливости этого рассказа или, по крайней мере, в речах, произнесенных одиннадцатилетним царем, тем более что Крекшин вообще любит влагать в уста своего героя красноречивые и разумные не по летам речи; но, имея в виду весь ход детских забав Петра, можно с полною верою допустить, что он так именно мыслил о своем призвании и, следовательно, мог так именно повести рассказанное событие и так выразить царедворцам свое мнение о назначении царя как первого в царстве воина. Что же касается до того обстоятельства, что случай этот относится к Воробьевскому походу 1683 г., то на это указывают расходные записки, в которых, между прочим, находим, что 21 апреля для царя были приготовлены трои нитяные своры и три ременные ошейника, а 2 мая куплена живая лисица с детьми за 2 руб., которая, вероятно, в конце мая и была отвезена в с. Воробьево, ибо за провоз ее туда выдано 2 июня постельному сторожу Тимошке Федорову 4 алт. (№ 353).

В то время как одиннадцатилетний царь Петр забавлялся на Воробьевых горах воинскими потехами, в Москву в июле прибыл секретарь шведского посольства и известный путешественник по Азии Кемпфер. Он видел обоих царей – Петра и слабого брата его Ивана, которые принимали посольство в Грановитой палате. Рассказ Кемпфера об этой аудиенции особенно любопытен в отношении того впечатления, какое произвел на путешественника младший царь Петр. Оба их величества, пишет он, сидели на двух серебряных креслах, на возвышении в несколько ступеней. Над каждым креслом висела икона. Одежда царей блистала золотом и дорогими камнями. Вместо скипетров они держали в руках длинные золотые жезлы. «Старший сидел почти неподвижно с потупленными, совсем почти закрытыми глазами, на которые низко была опущена шапка; младший, напротив того, взирал на всех с открытым прелестным лицом, в коем, при обращении к нему речи, беспрестанно играла кровь юношества; дивная его красота пленяла всех предстоящих, так что если б это была простого состояния девица, а не царская особа, то, без сомнения, все бы должны влюбиться в него». Кемпфер дает Петру даже 16 лет, если это не описка или не опечатка издателей его сочинения. Когда посланник, произнеся речь, подал королевские грамоты, старший царь Иван Алексеевич, протянув внезапно и преждевременно руку свою (для целования), привел посольство в немалое замешательство. «После того оба царя встали и, приподняв несколько шапки, спросили о здравии короля. При сем молодой наставник старшего царя поднял его руку и, так сказать, взял оною его шапку. Младший же царь по живости своей поспешил встать и сделать вопрос[642], так что его старый наставник принужден был удержать его, дабы дать старшему брату время встать и вместе с ним вопросить»[643].

Другой случай, характеризующий живость Петра, еще трехлетнего ребенка, рассказывает в своих записках Лизек. Австрийское посольство, которого он был также секретарем, прибывшее в Москву в начале сентября 1675 г., было принято царем в Коломенском дворце, потому что царица желала видеть церемонию въезда и приема послов, не быв, разумеется, видимою сама; загородный же дворец представлял к тому все удобства. Во время аудиенции царица с семейством находилась в смежной комнате и смотрела на церемонию чрез отверстие не совсем притворенной двери. Но по окончании приема маленький князь, младший сын, замечает Лизек, открыл потаенное убежище матери, отворив дверь прежде, нежели послы вышли из аудиенц-залы[644].

К сожалению, о подобных случаях, о делах его детства мы имеем самые скудные сведения. Крекшин рассказывает еще о том, как маленький Петр жаловался брату Федору на нового Годунова – боярина Языкова, который предлагал и даже дерзновенно будто бы выговаривал царице Наталии Кирилловне, жаловавшейся на утеснение в покоях, выехать в другой дворец, может быть, один из загородных. Видя печаль матери по поводу этого предложения, царевич однажды сказал Зотову: «Идем, да поклонюся брату моему, царю Федору Алексеевичу». Ни Зотов, ни царица не знали будто бы о его намерении. Пришед к царю, он держал при всем синклите следующую речь: «Жалобу приношу на Годунова, нарицаемого Языкова, который хочет меня нечестно и с матерью моею выслать из дома моего отца и от тебя, любезного моего брата, как древний Годунов царевича Димитрия. Если он (Языков) тебе и угоден, то я все-таки хочу жить вместе с тобою в одних чертогах, чтоб спасти жизнь свою от этого убийцы»[645]. Облившись слезами и обратясь к предстоявшему синклиту, он заключил: «Или я не сын державного царя Алексея, что мне уже и в доме отца моего и угла нет?» Царь Федор облобызал ребенка, посадил возле себя на троне и, оправдывая Языкова, сказал, что повелел в прибавку дать царице новое помещение во дворце. Это было в 1679 г. Около этого времени действительно построены были для царицы Наталии с сыном новые хоромы, примыкавшие к патриаршему двору[646]. Языков, думая, что царевич жаловался по научению Зотова, употребил все свое влияние, чтоб удалить его от царевича. В 1680 г. Зотов был послан с послом Тяпкиным в Крым для заключения мира, но по возвращении по-прежнему оставался при Петре учителем.

Припомним также несколько указаний о кормилице Неониле Ерофеевой, которую ребенок, как видно, любил и очень заботился об устройстве ее домашних дел. В сентябре 1683 г. она погорела. Петр пожаловал ей для пожарного разоренья 100 руб., и когда она снова построилась, в конце октября послал к ней на новоселье хлеб-соль, т. е. хлеб, купленный за 6 ден., и оловянную солонку с солью, купленную за 3 алт. 2 ден.

В 1684 г. кормилица Неонила задумала выйти замуж. Государь дал ей на приданое 1000 руб.: 500 руб. 1 мая и 500 руб. 30 августа – сумма по тому времени весьма значительная. Она вышла замуж за князя Михаила Никитича Львова и с той поры именовалась уже княгинею Ненилою Ерофеевною, состоя в чиновных списках придворного царицына штата первою под дворовыми или придворными боярынями с именем боярыни, где она упоминается еще и в 1695 г.[647] В 1692 г. марта 24-го государь пожаловал ей, вероятно также на новоселье, четыре пары соболей: одну в 20 руб., другую в 15 руб. и две по 10 руб. (№ 258, 295 и 567).

В этой попытке собрать мелкие указания о детстве Петра мы останавливаемся на 1683 г., отлагая до другого времени и новых поисков описание последующих потех, перенесенных в 1684 г. в Преображенское, где с потехами почти незаметно слилось и великое дело преобразования[648].