Вороньи сказы. Книга первая - Юлия Деулина

в лесу, и пырей мы не сильно боялись, всё ж нечисть животная, тронуть нас не должна. Обещали поискать лютого. Конечно, бывает, что бродячий лютый с задатком дальше пошёл, наплевав на пырей и деревенских, но только такое самому ему не на руку. Раз так сделаешь, два, а потом узнают тебя. Перед лютыми слава бежит, как гонец, ясно дело, хорошо, чтобы она доброй была.

Лошадку в деревне оставили у старшого, а сами, покуда светло, в лес пошли. Речка Закамышка светлая такая, солнышко играет на ней, видно прям, что водяниц с русалками не водится, а лес, супротив, тёмный, трескучий ни с чего, всё в нём будто ветви валятся.

– Чумки ворочаются, – Горицвета со знанием говорит.

– Думаешь? А чего не кричат? Да и в деревне всё сладко да гладко, а чумка беды приносит.

– А пыри же как, не беда? Вот лютый пропал, небось, бился с пырями, чумка завопила, душенька у лютого обессилила, и всё, в пырьи зубы попал…

– Ой бы не так. Жалко.

Горицвета вздыхает:

– Да и мне. Может, и нет чумок, но, чуешь же, что лес плохой.

Я правда прям будто чуяла, но странно: плохой-то плохой, а будто бы и не для меня, будто все напасти здешние не по мою душу. Тёмнов какой-то лес.

Бродить, как дурочки, мы не стали, сразу принялись колдовство ворожить: у травы да деревьев выпрашивать, не видали ли они охотника лютого. И нашептали нам травки молодые, что шёл он по ним сапогами, сминал да давил. Мы уж потом чуть ли не на цыпочках по лесу шли по его следам.

Пырей мы видели по дороге, и вправду много их было. Какой на дереве сидит, морду когтями чешет, языком длинным лапу лягушью лижет и морду намывает, как кот, только уши-кисточки трясутся. Другой зайца поймал у нас на глазах, да одним махом проглотил. Мелькали ещё за деревьями. На нас ленивенько так глядят, кошьими глазами по-лягушачьи лупают и покряхтывают. Не тронули, как Тёмн им и велел.

Вывели нас травы сперва на место, где битва была: земля тут кровью напиталась, самой крови уж не видно, но крову́шки пошли вылупляться, только головки проклюнулись, а уже малый клык торчит. Их мы повыкапывали – и в колдовстве сгодится, и чтоб не выросли, а то будут потом по лесу бегать, людей стращать.

– Ты видала большую кровушку? – Горицвета спрашивает.

– Ага, – киваю. – Малая ещё. Она, думаю, дух, как кикимора, раз из крови родится. Такая небольшая она, с кошку, толстенькая, пузо комариное, клычки есть, руки-ножки крепкие, что у гриба, склизкая такая и пищит. У нас в деревне были, кого кровушки кусали, так вроде как шавка тебя цапнула, а нога потом раздувается. Говорят, так с ноги кровушка новая выйти может, но я такого страха не видала.

– Ну тогда в зелье им самое место, – Горицвета решила.

Дальше травами пошли, а они всё вглубь зовут, странно, думаю, ведь раненному-то лучше к людям идти, хоть бы ты и охотник лютый и сам залечиться можешь. Глубоко так зашли, и видим, стоит охотницкая избушка, свеженькая, конёк с солнышком.

– А, вот чего он не возвращался, – Горицвета на избушку кивает. – А там уж все переполошились, а Ждан этот просто поудобней устроился, чтоб в деревню каждый день не бегать и пырей за собой не водить. Видала, скока их, ему тут рубить не перерубить.

– Может и так, ну пойдём хоть поздороваемся с ним, – говорю.

Я сама в детстве очень любила в избушку такую охотницкую ходить играть, хоть и ругалась на меня бабушка, мол, не для забав их строят – для лютых и для тех, кого ночь в лесу застала. Это-то я понимала, а всё равно прям тянуло туда. Стоит такой домик посреди леса, в тиши, как игрушечка прям – всё там есть, и печь, и скамьи, а люди не живут. Один-то раз я так на лютого наткнулась, перепугалась, а ну как отругает. А он ничего, показал мне верёвку золотую, сказал, что за волком идёт. Вот тогда-то я перепугалась дважды, но он меня до дома проводил. Не знаю, словил ли он волка своего.

– Эй, Ждан, тут ты?! – Горицвета кричит.

Не отвечает никто. Пошли мы глянуть. Вроде и дрова нарублены недавно, вокруг колдовством чуточку тянет, какие-то буквы божьи прям сами в глаза кидаются, открыли – на столе котелок с кашей тряпицей укрыт и тут же на столе когти пырьи разложены. Словом, видно, что лютый охотит сейчас.

– Кажется, жив Ждан. Ушёл просто на охоту.

– Подождём! – Горицвета говорит и смешится тут же.

Ну я тоже улыбнулась. Присели. Вещей в избе особо и не было, только кое-что для готовки и старая шкура под лежанку, видать, тут и была. Делать нечего, мы кости достали, стали играть да болтать.

И заигрались так, заболтались, что и не заметили, как уже солнышко в Светловы сады оборачивается. А Ждана всё нет.

– Уж не пора ли ему возвращаться? – спрашиваю.

– Ночью пырья поболе, может, решил в ночную охоту пойти? – Горицвета кости убирает, вижу, тоже забеспокоилась.

– Так оно и подрачливее ночью. Давай-ка, чтоб под луною тут нечисть не дразнить, погадаем: жив он вообще?

– А и правда, Вранушка! Можно ещё, ранен ли, ежели жив, а если и жив и не ранен – ну подождём в избушке, пока не воротится.

Взяли мы воды из ручья неподалёку, в миску налили, туда коготь пыриный опустили и пепел из печи, судя по каше, Ждан её топил. Кашу мы не тронули, хоть голодно стало уж, а то придёт голодный, а мы такие спасительницы, что ничего не сделали, ещё и кашу его умяли.

Сели заговор говорить, чтоб показала нам водица, жив ли Ждан-охотник. Пепел сыпем, а вода ни светлеет, ни мутнеет.

– Что-то мы, Вранушка, не рученьками тут делаем, вопрос-то простой, а ответ загадкой. Может, не вышло наше заклятье… да нет, дурь какая, вижу, что вышло…

– Может ни жив он, ни мёртв? Только как такое бывает? При смерти?

– Ой, матушки, а может и так! Надо скорее в лес идти его искать, покуда не помер, давай погадаем, раз уж разложились, в какую сторону за ним идти, вот пусть коготь и укажет.

Закрутили мы воду, заклятье вплели, а коготь как закрутится в миске! Сидим, глядим, как его колдыбит.

– Ох! Было бы молоко, уж в масло бы сбил! – Горицвета руками всплёскивает. – Ты гляди, не останавливается.

– Будто бы он… нигде? Что за дивьи дела. Ладно, посложнее давай, у