Дом в степи - Сакен Жунусов

- Пешком старайся поменьше. Чаще отдыхай. А то устанешь...

Что я еще мог ей сказать? Мне боязно было, что она уходит одна, но в то же время где-то в глубине души я гордился такой дочерью. Ведь молоденькие девушки из аулов тогда не то, чтобы в город, а даже от аула к аулу боялись ходить в одиночку. А вот Райхан... И я стоял на дороге до тех пор, пока она не ушла, не скрылась за кромкой далекого леса. Больно было у меня на сердце, когда я провожал ее, но была надежда, что там, в далеком неведомом краю, ей улыбнется удача, Райхан встретит, найдет свое счастье. Как сейчас помню ее, идущую по дороге: под мышкой белые, сильно поношенные сапожки, за плечами маленькая холщовая торба. Старое голубенькое платье видно

было далеко-далеко, и я смотрел как оно, покачиваясь при каждом шаге, становилось все меньше и меньше, пока совсем не исчезло с глаз.

Две ласточки стригли воздух над дорогой, и я видел, как они носились над ее головой, будто заботливые спутники, принявшие вечный обет оберегать ее счастье...

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

Осень пятьдесят четвертого года стала в казахской степи первой страдной порой. На всем необозримом пространстве, где по весне застреляли тракторные дымки и зачернели первые полосы перевернутой земли, теперь переливалось под выгоревшим осенним небом золотистое покрывало созревших хлебов. И снова степь увидела такое многолюдье, которого никогда не знала. Комбайны, с гусиной важностью плавая в бескрайнем, колыхающемся под ветром море, день и ночь не знали отдыха. Точно так же, без устали, тянулись по дорогам бесконечные вереницы машин, груженных зерном небывалого урожая.

Накануне уборки Халил наконец сдал экзамены и получил права шофера. На новенькой машине он возил хлеб от комбайна на ток, и напряжение уборки было таково, что он совсем забыл об отдыхе. Старательность ли молодого шофера, замеченная вскоре всеми, а может быть, опыт, полученный в стажерах, но только после первых же недель страды на Доске почета, висевшей у совхозной конторы, появилась и его фотография. Уважение товарищей по работе сказывалось в том, что скупой на слова завгар Морозов неизменно дружески похлопывал его по спине. А давно ли он заявился в гараж совсем несмышленным парнишкой?..

С головой уйдя в работу, Халил надеялся забыться и заглушить постоянную боль в сердце. Однако едва выдавалась свободная минута и спадало напряжение,

все, что хотелось забыть, вновь приходило на ум, и тогда он не мог найти себе места.

Мать, оставив дом, все лето прожила у родных в Кзыл-Жалау. Старая Жамиш стала часто прихварывать, а недавно разболелась не на шутку, и теперь лежала в районной больнице. Без матери родной дом опостылел Халилу. Если раньше, вырываясь иногда с работы, он находил радость в том, что виделся с Дикой, то теперь не стало и этого - Дика тоже не выдержал и ушел куда-то из дому. Оставалась одна Акбопе, но она в последние дни ходила тихая, замкнутая; встретит Халила, быстро соберет ему на стол, и все это молча, торопливо, будто через великую силу.

Многое изменилось этим летом в доме Карасая, и прав был шофер Оспан, говоривший, что одинокий дом в степи стал похож на сурчиную нору. Япишкина, изредка мелькавшая во дворе, напоминала сурчиху, вечно занятую каким-то непонятным делом и почти неуловимую. После того, как ее выгнали из столовой, Япишкина целыми днями пропадала дома, у себя в пристройке, и почти не показывалась на людях. До Халила дошли слухи, что, оставшись без работы, квартирантка не прекратила своего тайного промысла и по ночам варила хмельную бражку. По-прежнему к дому Карасая частенько заворачивали проезжие шоферы, любители выпить. Если бы не Акбопе, Халил давно оставил бы отцовский дом, но он жалел сноху и не мог бросить ее в полном одиночестве.

Сегодня выплатной день, и Халил, получив деньги подъехал к знакомым воротам. Дом казался пустым, хотя было еще светло,- не закатилось солнце. Удивившись, что его не встречают, как обычно, крикливые племянники, Халил пошел к дому. Ленивые собаки, узнав его, даже не поднялись, не подбежали, виляя хвостами.

В большом отцовском доме было тихо, он заглянул во все комнаты. Бросилось в глаза, что гиря от ходиков оторвалась и валялась на полу. Раньше отец обязательно

заметил бы такую бесхозяйственность... В доме покойного брата, где жила с детьми Акбопе, его с первого взгляда поразила какая-то нелюдимая пустота комнат. Здесь больше не жили люди. В углу у стены одиноко стояла пустая кровать без постели. На стене, где раньше висел портрет Жалила, осталось лишь пятно да невыдранные гвозди. Комната походила на покинутую кочевку. Где же Акбопе?

- Недоумевая, Халил вышел на крыльцо. Он продолжал озираться в пустынном дворе, когда из отдаленного сарая послышался вдруг чей-то приглушенный смех. Кто там мог смеяться? Через конюшню, коровник и курятник Халил стал подбираться к стене сарая. Он знал, что в сарай вели широкие, специально для телеги ворота, через которые свозили на зиму сено. Но была в задней стенке еще одна дверца, потайная, отцовская. К ней-то и подобрался Халил.

В сарае на узорчатой разостланной кошме лежала квартирантка. Раздетая, в одних лишь трусах и широком атласном лифчике, Япишкина напоминала короткий обрезок старой березы. Греясь на солнце, падавшем в широко распахнутые ворота, женщина вольно раскинулась на кошме. Халил узнал подстилку, на которой валялась бесстыжая квартирантка,- эта кошма лежала на кровати матери, на ней когда-то вынесли из дома тело замерзшего в степи брата.

Халил смотрел в щель, видел квартирантку и не мог понять, откуда это доносится глухой голос отца. Из- под земли, что ли? Но если отец где-то здесь, то почему эта женщина раскинулась на материнской кошме без всякого стеснения?

Потом он разглядел в углу сарая открытую яму, в которой обычно сберегали с осени зерно. Куча желтой глины была свалена рядом и стояла большая деревянная колода с жидким цементом.

- Агайша... Эй, Айша!- послышался из ямы голос отца и показался он сам: голова, а затем голые плечи. Упершись в край ямы, он никак не мог выбраться.

- Подай же руку, Айша!

Но квартирантка лишь залилась смехом.

- Тянись, тянись. Брюхо не пускает? Давай, старайся, может, убавится...

Карасай, пыхтя, оперся на лопату и вылез из ямы. Голый, в черных трусах, он походил на бурдюк из целой шкуры козла. Огромное брюхо его колыхалось при каждом движении. Халил разглядел красные полоски на белых боках, натертые тугой резинкой трусов.