Дом в степи - Сакен Жунусов

полках, он с увлечением щелкал на счетах. Оспан просил подать еще и еще. Для Камиш он взял синий бархатный чапан и безрукавку из вельвета. Детям он вообще накупил всего без разбора. Казалось, в лавке не осталось ничего, на чем не остановились бы его глаза.

Уложив покупки в кабину, он попрощался с бригадой.

- Смотрите, завтра, как всегда, с рассвета. В четыре, чтоб все были на току. Заправьтесь сегодня и прицепы проверьте. Да не гуляйте долго,- опять неделю не будет отгула. Придется возить и днем и ночью. Лучше выспитесь, чтоб не зевать за рулем. А девчонки от вас и потом не убегут...

За неделю, что он не был дома, Оспан соскучился по малышам, по матери, и теперь нетерпеливо гнал машину. Это было привычное состояние тоски по

дому, так бывало всегда, когда подолгу приходилось задерживаться в поездках. Раньше, скитаясь по дорогам в одиночку на своей залатанной полуторке, Оспан не знал, чем скрасить свою тоску по родным. Но вот он стал работать в совхозе и увидел, что тоска по оставленным дома людям владеет всеми и каждый пытается хоть чем-то смягчить боль расставанья. Молодые ребята оклеивали кабину фотографиями девушек из журналов, и вначале, насмотревшись всех этих недоступных красавиц с распущенными волосами, сильно обнаженных, с длинными, будто куруки, шеями, Оспан осуждал молодежь за легкомыслие, и лишь впоследствии понял, что заставляет шоферов украшать свои кабины. Он повесил перед собой фотографии своих малышей и сразу же почувствовал, что расставание стало даваться ему легче, будто это они сами, живые, крикливые и неуемные, постоянно перед ним. И у него скоро стало привычкой, находясь в дальнем рейсе, вести машину, взглядывать в улыбающиеся мордашки малышей и вести с ними вслух долгие задушевные разговоры. Так было и теперь. Умиротворенный пустынной вечереющей дорогой и монотонным гудением мотора, Оспан посматривал в глазенки детишек и рассказывал им о сегодняшнем торжестве на полевом току, куда специально приехал директор совхоза, приехал сам и привез газету...

Он подъехал к дому и увидел мать Райхан, входившую в калитку. Они встретились, поздоровались и пошли в комнаты вместе.

Старушка обрадовалась, увидев дочь.

- А я уж все глаза проглядела.- Она подошла и поцеловала Райхан в лоб.- С утра хотела разыскивать... вать...

- Что случилось, апа?- она видела, что мать чем-то встревожена.- Зачем я понадобилась?

- О, говорить даже не хочется. Отец со вчерашнего дня в рот ничего не берет... И за что только на нас напасть такая? Когда это кончится? Думали хоть теперь пожить спокойно,- так нет...

Засунув руку в глубокий карман надетой поверх платья бархатной безрукавки, она достала вместе со связкой ключей какую-то бумажку и протянула дочери. Райхан и Оспан, встревоженные взволнованным лицом старушки, сомкнули головы и принялись читать. Глаза Райхан бежали по косо сбегающим вниз строчкам, но чем дальше она читала, тем спокойнее становилось ее лицо. Прочитав, она задумалась, держа листок в руке, потом увидела тревожные глаза матери и засмеялась:

- Ерунда, мама. Собака лает, а караван идет... Беспокоиться не о чем.

Но мать видела, что печаль так и не отпустила сердца дочери, и на душе у нее неспокойно. Как бы вспоминая, Райхан незаметно взглянула на письмо, пробежав какое-то место.

Это была жалоба в райком, и Райхан теперь припомнила, что, действительно, случай, о котором рассказывалось в письме, произошел в их совхозе,- произошел недавно, в начале жатвы, когда они встречали двадцать семей, приехавших из Белоруссии. Она даже день вспомнила, когда это случилось,- серенький такой прохладный денек, вечерело, только что прошел несильный рассеянный дождик, чуть прибивший на дороге пыль.

Райхан вместе с директором совхоза обходила палатки, в которых временно поместили приехавших. Похоже было, что люди приехали навечно, с семьями: дети, старики, хозяйство. За старшего у них был высокий представительный старик. Райхан на глаз дала ему не больше шестидесяти лет.

- Мы тут все из одного места,- рассказывал старик.- Лежать не привыкли. Хорошо бы с завтрашнего дня распределить нас по местам.

Разговаривая, он обращался к Моргуну, а на Райхан лишь взглядывал, словно определяя, чем она может заниматься в таком огромном хозяйстве.

Плохо слушая старика, Райхан все тревожней поглядывала в сторону самой крайней палатки: там из последних сил закатывался ребенок...

- Ну, хорошо,- произнес Моргун,- списки ваших людей у нас есть. Мы не завтра, а сегодня же ночью решим, куда вас поставить... Кстати, очень хорошо, что молодежь у вас все механизаторы!

Он кивнул старику головой, приглашая его за собой, я направился к палатке, в которой плакал ребенок.

- Только вот что,- квартир всем сразу не обещаю. Семьям, в которых есть дети, старики, найдем по комнате, а остальным придется пожить в палатках. Ну, а что касается остального,- пожалуйста. Что вам требуется?

- А чего... Ничего не требуется,- солидно ответил старик.- Всем вроде довольны.

- У вас грудные дети есть,- вмешалась Райхан.- Слышите, как надрывается. У нас врач есть, можно вызвать.

- Да нет, он не больной. Здоровый просто уродился, а у матери молока не хватает. Алешки это Новика малый, первенец...

Дородная крепкая старуха, показавшаяся из палатки, едва подошло начальство, стала жаловаться:

- В дороге, пока ехали, все время покупали молоко. Ну уж, думали, на месте-то... А тут, оказывается, и в магазине его нет! Вот и поим из соски чайком. Тут и не ребенок закричит...

Приняв к сердцу жалобу величественной старухи, Моргун вечером того же дня предложил в конторе выдать каждой нуждающейся семье по корове.

- А что? Стоимость будем удерживать из зарплаты. За год рассчитаются... Зато дети у нас будут с молоком!

Желающих приобрести корову оказалось много. Райхан распорядилась, чтобы из бывшего колхоза «Жана Талап» пригнали тридцать дойных коров. Распоряжение главного инженера было выполнено, и Райхан за делами совсем забыла об этом случае. И вот теперь держала в руках жалобу бывших колхозников, людей, с которыми много лет прожила бок о бок.

Забрав у Райхан письмо, Оспан медленно стал читать, с трудом разбирая косые каракули.

«Мы,- писалось в заявлении,- с радостью согласились, чтобы колхоз наш переименовался в совхоз. Но мы никогда не думали, что новая власть нас так обидит. Наш скот мы собирали еще с тридцатых годов, берегли его пуще глаза, ухаживали за молодняком. И колхоз наш гордился поголовьем скота. Даже в голодные годы, когда приходилось растаскивать на корм крыши, мы не тронули ни одной головы. А вот теперь, когда мы еще не успели обжиться