Дом в степи - Сакен Жунусов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Меня нисколько не волновало, буду я учиться или нет. Зато очень радовала моя новая работа. Я гордился: теперь я чабан! Ну пусть не настоящий, а только помощник, но мне казалось - это самая важная работа. Я весь сиял от радости, задирал нос перед товарищами и рассказывал им, как сам председатель колхоза уговаривал меня:
- Война идет. Сам знаешь - нет мужчин в ауле. Помог бы нам. Мы хотим поручить тебе очень ответственное дело.
Друзья сразу поверили, потому что придуманный мной разговор очень походил на председательские речи, которые он очень любил произносить перед колхозниками.
Так я стал чабаном. Пасти овец - дело нелегкое. Раньше, глядя со стороны, даже мы, аульные ребята, думали, что это легкое занятие. Выгнал овец в поле и распевай себе песни, сидя на коне.
Не тут-то было! Оказалось, что и травы надо все знать и как скармливать их, сколько пасти на одном участке, на какой участок затем перегонять овец, как поить животных.
Все чабанские секреты Карлыгайн знала, как свои пять пальцев. Вот и стала она меня учить. К концу осени я кое-что уже умел, кое в чем разбирался и чувствовал себя заправским чабаном.
Обо всем, конечно, рассказывать не стоит, а вот о последнем дне, после которого я уже никогда не пас овец, хочется поведать. Он на всю жизнь врезался мне в память.
Осень в тот год была необычная. Жара стояла как летом. На небе весь день ни единого облачка, я уже даже забыл, как они выглядят. Горячий суховей обдает таким жаром, словно стоишь у раскрытой печи, в которой бушует пламя. Не уйти никуда и не скрыться - везде достанет тебя суховей. Босиком не выйти на улицу - не земля под ногами, а раскаленная зола. В ауле стали поговаривать, что такое солнце и беду накликать может. То и дело предупреждали друг друга, чтобы быть осторожней с огнем. «Пожар,- говорила бабушка,- на пороге стоит - в аул просится».
В один из таких дней к нам на отгон, где мы жили с Карлыгайн в маленьком земляном домишке, из аула приехало человек десять стариков и женщин. И они остригли всех наших овец. Жалко было смотреть на бедных животных: им и так-то несладко приходилось в эту жару, а тут их еще лишили теплых шуб, которые надежно защищают овец и зимой и летом. И они, совсем беспомощные, ничем не защищенные, жалобно блеяли в загоне, палимые солнцем, обжигаемые горячим ветром.
Теперь нам с Карлыгайн предстояло перегнать всю отару на базу в Ачисай, куда собирали овец из всех колхозов округи.
Добраться туда надо было не позднее завтрашнего дня, потому что это был последний срок. Там уже собирались специальные люди - гуртоправы из каждого колхоза, они и погонят все отары на мясокомбинат в Петропавловск.
А сегодня засветло надо успеть в Ачисай. Не зря же так громко ругал наш председатель Садык людей, которые, на его взгляд, очень медленно стригли овец. Уезжая, он пригрозил камчой нам с Карлыгайн:
- Если до утра вас на базе не будет - сами до Петропавловска овец погоните! Ждать вас в Ачисае никто до обеда не станет!»
И мы спешили с Карлыгайн засветло подогнать отару к реке, потому что в сумерках переходить даже такую речку, как наша, рискованно: можно растерять овец. Отобьется чуть в сторону от брода какая-нибудь из них, и не увидишь, как течением ее унесет. Но переправились благополучно. На том берегу пересчитали все овцы налицо, и мы погнали их как можно быстрее.
Не успели отойти и несколько километров от реки, как погода испортилась. Небо заволокло облаками, ветер стих. Из-за горизонта медленно выползла огромная туча. Степь насторожилась, заволновались тростниковые заросли, зашелестела, съежилась от набежавшего холодного ветра пересохшая трава. Умолкли звуки - все живое спряталось, притаилось.
Карлыгайн усадила меня на нашу единственную лошадь и как-то растерянно спросила:
- Сынок, видишь, как погода испортилась, может, ты вернешься на ферму? Верхом успеешь от дождя, а?
Я наотрез отказался. Чего мне было бояться дождя? И мы двинулись дальше.
А черная туча росла и росла, закрывая все небо. Быстро стемнело, стал накрапывать дождь, а потом вдруг хлынул, как из ведра, застучал крупными каплями по иссохшей, пыльной земле и вдруг обрушился на нас градом. В один миг мы с Карлыгайн промокли до нитки! Перешитая солдатская гимнастерка, латаные- перелатаные штаны с провисшими коленками, стоптанные брезентовые сапоги - все это висело на мне, как на пугале, и уж никак не могло спасти от дождя. Не лучше была одежда и у Карлыгайн: старое выцветшее платье, поношенный отцовский чапан и какое-то подобие ботинок на ногах.
Карлыгайн остановила лошадь, сказала, чтоб я слез с нее, а сама достала бабушкино старенькое пальто, которое было приторочено к седлу, и заставила меня надеть его. Я отказывался, говорил, чтобы она сама надела, но Карлыгайн не послушалась, натянула его на меня. Я стал согреваться. А она сняла с головы промокший насквозь платок и, не выжимая его, принялась часто-часто вытирать лицо, потому что дождь заливал глаза.
У овец положение было еще хуже. Лишившись своих теплых «шуб»» они и так-то дрожали и ежились под дождем, а тут еще этот холодный ветер! Да и дождь не утихал ни на минуту, дорога, скрытая теперь под водой, напомнила широкий извилистый арык. Мы еле брели по этой непролазной слякоти, увязая в ней то и дело.
Когда стало темнеть, мы вышли к зарослям тростника, среди которого попадались редкие чахлые деревца, и решили загнать отару сюда, чтоб хоть как-то защитить бедных животных от ветра. Овцы сбились в кучу и замерли. Они уже не блеяли и не жевали свою жвачку, а сбились в кучу и замерли, словно камни. Мы с Карлыгайн натаскали под крайнее дерево наломанного тростника, уложили его в большую кучу и сели, прижавшись друг к другу. Пальто бабушкино промокло, стало тяжелым, жестким и уже не согревало как вначале. Карлыгайн как могла прикрывала меня от дождя, хотя сама дрожала всем телом. Она сокрушалась:
- И зачем я взяла тебя с собой? Почему не уехал, когда я просила тебя? Бедный мой, бедный...
Увязавшийся за нами пес Актас, как только случилась непогода и стал накрапывать дождь, несколько раз подбегал
