Девочка и тюрьма. Как я нарисовала себе свободу… - Людмила Владимировна Вебер
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Это был какой-то гибрид смартфона и кнопочного телефона. Старинная модель, очень маленького размера, а для тюрьмы это настоящая находка!
И хотя Ракият вела переговоры с участниками сделки со строжайшей секретностью, я вскорости выяснила, что одной из совладелиц телефона стала Вячеславна, другой – Ольга Николаевна, а третьей – моя соседка по нарам, еще одна пенсионерка – Алевтина Николаевна. Я прямо как Сол Гудман какой-то, оказалась в компании пенсионеров! Такой вот у нас образовался секретный клуб.
Алевтину Николаевну поселили ко мне после Розы. Эту бедную женщину взяли под арест после приговора. И трудно было представить более не сочетавшегося с тюрьмой человека. Она походила на героинь советского кино: очень интеллигентная и воспитанная, с безупречными манерами, проявляющимися в каждом слове и жесте. И никому даже не надо было спрашивать по какой статье она заехала – конечно же, по «экономической»! Она работала бухгалтером в какой-то прогоревшей ЖКХ-фирме. Все время судов и следствия Алевтина Николаевна находилась под домашним арестом, и очень надеялась, что ей не дадут реальный срок. Но увы, его дали. Целых шесть лет!
И вот она стоит на пороге нашей камеры – в юбке миди по моде 80-х – до середины икр, в кофточке на пуговках из той же эпохи, в черных капроновых колготках. На голове – шелковый платок. Прямо копия киногероини Ии Савиновой. Глаза – огромные, испуганные, заплаканные.
Ракият поговорила с ней и быстро поняла, что за этой женщиной нужен пригляд, хотя бы в первое время. Слишком в чужеродную среду она попала. Когда она поселила Алевтину Николаевну ко мне, то попросила, если что помочь новенькой. Я согласилась. Но вокруг Алевтины Николаевны и без меня тут же возник круг опекунов – наша православная диаспора во главе с Вячеславной.
Дело в том, что за время своего домашнего ареста Алевтина Николаевна стала страстной прихожанкой и в СИЗО заехала с кучей молитвенников, акафистов и псалтырей. На этой почве они с Вячеславной и сошлись. А еще на той, разумеется, что они все-таки были близки по возрасту и обе имели мужей, дожидающихся жен из тюрьмы, и поэтому могли часами обсуждать своих «Славиков» – их супруги оказались тезками.
После приговора адвокат Алевтины Николаевны написал «апелляшку». И теперь ей предстояло пробыть в изоляторе до самого слушания. Мы ей объяснили, что, скорее всего, ей придется ждать полгода, не меньше. А пока нужно как-то налаживать здесь жизнь. И поскольку у нее имелись родные, то все устроилось довольно-таки неплохо. Ей прислали вещи, домашнее постельное белье. Стали регулярно закупать продукты и товары из интернет-магазина, ежедневно заказывали горячие обеды, кулинарию. Да в таком количестве, что она не успевала все это съедать! Блюда портились, и Алевтина Николаевна их даже частенько выбрасывала. Глядя на это, многие возмущались: «Еду в тюрьме нельзя выбрасывать! Да это же грех! Почему бы не отдать лишнее тому, у кого ничего нет? Ведь большинство сидит тут безо всякой поддержки!»
Я тоже так считала и сама старалась раздавать лишние портящиеся продукты – что, правда, случалось нечасто. И Вячеславна – как бы хорошо ни относилась к Алевтине Николаевне – тоже неодобрительно качала головой, когда поднималась эта тема: «Надо хотя бы сказать родным, пусть перестанут заказывать столько еды! А так выбрасывать – не хорошо это!» Но в глаза Алевтине Николаевне Вячеславна этого не говорила. Да и остальные молчали. Потому что каждый имел право делать со своей едой все, что захочет. Однако это походило на сцену с какой-нибудь помещицей, которая на глазах голодных крестьянских ребятишек кормит пирожными свою пухлую собачку. А те смотрят и глотают слюнки…
Так почему же Алевтина Николаевна, эта чувствительная, возвышенная дама поступала так… не деликатно, что ли? Так гадко? Причем так не по-христиански? Хороший вопрос.
Я видела, что Алевтина Николаевна очень старается быть хорошей. Молится с утра до ночи. Держится со всеми вежливо и доброжелательно. Однажды к нам заехала бабка-транзитница. Восьмидесяти с лишним лет. Эта бабка едва ходила, даже едва двигалась. Ни есть не могла, ни одеваться самостоятельно. Только лежала. Так Алевтина Николаевна вдруг бросилась за ней ухаживать. Стала кормить с ложечки, стала ходить с ней в душ, одевалась в хозовский халат и прямо там под душем мыла эту бабку. Прям самаритянка, не меньше! И длилось это достаточно долго, пока бабку не увезли на «Серпы».
Но тюрьма – это то место, которое подымает из человеческого нутра самое подлинное. И не только самаритянское. А иногда самое неожиданное. И неприятное. И когда это всплывает, то это неизбежно видят все. Вот в чем еще суть… Здесь ничего ни от кого не скрыть. Все твои косяки выставляются на всеобщее обозрение словно под светом софитов. И от этого они кажутся еще более безобразными. И дальше ты должен с этим как-то разбираться. Или что-то менять в себе, в своем поведении. Или делать вид, что ничего не происходит. То есть прятать голову в песок. Алевтина Николаевна выбрала второе.
Это не говорило о том, что она плохая. Вовсе нет! Я убеждена, что на свете нет никого, кто идеален и кто всегда поступает правильно. Тем более в тюрьме. Я, к примеру, уж точно! Просто Алевтина Николаевна прошла это испытание вот таким вот образом. Так, как смогла. Вот и все…
Она просидела на «шестерке» восемь месяцев. До «апелляшки». И чуда, на которое она очень рассчитывала, о котором столько молилась, не случилось. Ее приговор оставили без изменения. Алевтина Николаевна поплакала, погоревала. И принялась подсчитывать. Она просидела под домашним арестом почти два года, значит, их можно вычесть из шести. Плюс СИЗО. В итоге ей остается до конца срока немногим более трех лет. В тот момент еще не приняли закон «день за полтора», и день домашнего ареста приравнивался к одному дню в изоляторе. Алевтине Николаевне, можно сказать, повезло. Так как потом «день» домашнего ареста стал считаться как лишь «половина дня» в СИЗО. И по новым правилам ей осталось бы сидеть не три, а целых четыре года!
А дальше у нее может быть УДО, причем достаточно скоро. Все вокруг старались внушить несчастной женщине эту
