Фуга - Елена Владимировна Ядренцева

неохотно, — когда им исполняется пятнадцать лет, к примеру, или шестнадцать, или двадцать даже. Меня вот тоже вышвырнула. А потом мы всё забываем. И нас забывают. Раньше, до Приюта, мы сходили с ума, и всё на этом. Тебя же кто-то разозлил, когда ты перенеслась?

«Горячие сердца, горячие головы. Мы бы столько могли, если бы не были опасны для мира и для себя, о, сколько б мы могли. Сила редко овладевает человеком, которому не больно от несправедливости и который не хочет жить».

Глаза у Щепки снова повлажнели. «Черт, чем ее отвлечь?» Рысь вспомнил о насущном и спросил:

— Ты на банкет случайно не хочешь сходить?

— Да как будто меня туда пустят.

— А чего нет-то? — Он поглядел на нее с новым интересом. Ну а действительно: возраст подходящий, смеется редко, милым никого не называет… И силой, главное, сейчас швырнуться просто физически не сможет. Мало в ней силы сейчас. Вот и замечательно. — А ты сама-то хочешь?

— А не знаю… А что там будет? Я вообще-то все испорчу.

— Да хоть пляши там, они сами нас позвали, — отмахнулся еще раз. Стало весело. Чего-чего они там ждут? Детей в костюмчиках? А вот придет такая Щепка в своей кожанке и выдаст им всю полноту концепции. — Первая не дерись, много не ешь, — напутствовал и сам же первый ухмыльнулся: — Хотя нет, ешь. Пускай думают, что мы трындец какие голодные.

Вот что Томасу никогда не нравилось, так это мэрия — облицованное темно-зеленым камнем здание, на диво неуклюжее снаружи и ослепляющее белым цветом внутри. Впрочем, там подавали вкусный кофе. Еще во внутреннем дворе росли вечнозеленые кусты и меж камнями брусчатки пробивалась трава, и в этом-то условном саду Томас сейчас и расхаживал туда-сюда, кивая одинаковым местным служительницам в пышных белых юбках.

Дождя не было, и часть столиков с едой вынесли на улицу. Музыканты устроились здесь же, держали инструменты наготове, но играть торжественно и на публику еще не начали. По правде говоря, и публика-то только-только собиралась. Томас прохаживался по аллеям взад-вперед и обдирал листочки у кустов, растирал в пальцах. Ну где они?..

— Мастер, а вы чего внутрь не заходите?

— Жду одной встречи.

— Важная встреча-то?

— Довольно-таки да.

Он знал, конечно, знал, что вокруг думают и о чем прыскают в кулак — свидание, у мастера свидание! Ну да, свидание, с пятью одновременно. На всякий случай проверил петлицу — вдруг там гвоздика «я тоскую по тебе» или ромашка «жду любви», но нет, там торчала себе еловая ветка — «я мастер города и выше этих дел», — как и положено. Как хорошо, что она есть.

По правде сказать, Томас сам не понимал — надеялся он, что приютские не придут, или не надеялся. Не придут — неудобно перед Анной, а придут — перед всеми остальными. Например, с Рыси станется прислать две сладких парочки, и они примутся целоваться еще на входе. Или явятся пьяными. Или попросят разрешения исполнить песню. Или достанут из карманов орешки, финики, сушеную вишню и начнут угощаться на глазах у всех, а то и угощать. Или будут ходить за ним весь вечер, потому что он их любимый мастер и они его глубочайше почитают.

Когда он приходил в Приют, Рысь встречал его на пороге, а позади толпились так называемые младшие — дети тринадцати-пятнадцати лет с грустными глазами, и смотрели они с такой надеждой, что он отводил взгляд. Некоторые подходили обниматься, и Томас честно старался не морщиться и улыбаться не очень фальшиво.

— Мастер, а вы нас любите?

— Эм, я…

— Да любит, любит, — кивал Рысь, подходя ближе, и к нему тоже льнула парочка-другая. — Мастер нас обожает просто, что неясного?

Томас смотрел ему в лицо поверх детских голов — что вы им вот сейчас плетете? Зачем это? В толпе детей они поднимались на второй этаж, где ждали старшие, и это был еще один раунд. Раз-два-три — и:

— Что, мастер, у вас все еще нет девушки?

— Мастер, а вы не думали найти жену?

— Мастер, воблы хотите?

— Мастер!

— Мастер?..

— Вы таким выглядите… ммм… усталым, знаете…

Яркие платья, накрашенные глаза, мятые майки, пестрые рубашки. Иногда люди прыскали от смеха, как будто знали что-то, чего Томас не знал; некоторые при его появлении затихали и молча провожали взглядом.

Другие с ним просто не здоровались — обычно тоже дети, чаще мальчики, нарочно проходили мимо, даже толкали и оборачивались: как он? что он? Томас смотрел на них в ответ, пока они не отводили глаза первыми. «Что вы от меня ждете? Что я сделаю?» Один такой однажды спросил, есть ли у него, Томаса, мечта, и Томас выдал что-то в духе «честно исполнять долг».

— А у нас какой долг?

Его тогда спас Рысь — вынырнул из толпы, вклинился между ним и мальчиком, отрезал:

— Долг — не замучить мастера вопросами и не ходить, куда не надо. И с ума не сойти. А этот парень, кстати, хочет стать историком… Вы как настроены насчет книг принести?

— Располагаю только нынешней эпохой.

— Ну хоть нынешнюю. — Рысь усмехался и глядел на него ясными глазами, и Томасу снова чудилось несказанное.

На десятом оборванном листочке подошла Анна в праздничном полосатом колпаке с вуалью, откинула вуаль, выругалась неподобающе для мэра и спросила:

— Ну и чего? И где? Вы им хотите дать последние инструкции?

— Предварительные, — уточнил Томас, — и бесполезные. Вуаль вот там вот сверху можно закрепить, если вдруг вы интересуетесь.

— Да? Сделайте, а?

И как раз когда Томас, склонившись над ней, закреплял вуаль, очень стараясь, чтобы вышло ровно, дети Приюта пришли и встали рядом. Надо отдать им должное — они молчали. Ждали, пока он разберется с неработающими застежками и пока Анна не вытащит откуда-то из складок платья пару булавок, ждали, пока он этими булавками кое-как прикрепит вуаль к колпаку, и даже не фыркнули, обозрев результат. Просто стояли.

А потом Анна подняла глаза и разглядела их тоже — тощего встрепанного парня в оранжевой бабочке и с зеленой серьгой в ухе, видимо старшего, и девочку в блестящем черном платье, длинных перчатках и со сложной прической, и еще одну девочку — в кожаной куртке, с взглядом исподлобья, и мальчика — единственного в нормальном костюме и с тетрадью под мышкой.

И конечно, Анна была б не Анна, если б тут же не восхитилась всеми сразу.

— Вот это я понимаю, гости так гости! — сказала она, переводя азартный взгляд с одного приютского ребенка на другого. — Мастер, а мастер, а вы что нас не знакомите?

— Господа, — констатировал Томас с каменным лицом, — эта женщина — Анна Риданайхэ, мэр. Анна, это те самые жители Приюта, которых вам так захотелось нынче видеть.

Кто-то из упомянутых жителей громко фыркнул.

— Я Вам Клянусь, — объявил вдруг старший, с серьгой, и ухмыльнулся: — В смысле, это меня так зовут, такое прозвище, еще с первого дня. Я тогда, видимо, немножечко превысил привычный людям лимит восхищения, или что там, и вот с тех пор жалкий глагол — моя судьба. Ну то есть еще два местоимения тоже присутствуют, но они-то при быстрой речи сокращаются, и таким образом, госпожа мэр, очень приятно, меня зовут Клянусь, и мы благодарим за приглашение от имени всего Приюта в целом, и вы позволите…

Он опустился было на одно колено и попытался поцеловать Анне руку, но Анна ожидаемо отмахнулась. Не вставая, Я Вам Клянусь пожал плечами, скорчил рожу и повернулся к остальным: «Вы чего ждете?» Теперь они подходили к Анне по очереди, представлялись и пожимали протянутую ладонь. Я Вам Клянусь так и стоял горестным памятником и мешался, а Томас думал, почему их четверо, когда в письме он ясно говорил о пятерых.

Между тем вперед вышла девочка в перчатках:

— Леди. — Она слегка присела в реверансе, у нее было шелковое платье, которое действительно ей шло, а из прически тут и там торчали кончики деревянных шпилек, явно нарочно. — Мы сначала имели глупость думать, что это шутка, что