Фуга - Елена Владимировна Ядренцева

— Александр, — представился темноволосый мальчик с тетрадью, очень серьезный. Взгляд у него был ясный и прямой, и он как будто спрашивал тебя, имеешь ли ты право смотреть так же. — Я думаю, что эта ваша инициатива войдет в историю как очень показательная.

— Щепка. — Девочка в кожаной куртке сжала Анне ладонь скупым мужским движением. — У вас нижнюю юбку видно, если что.

На одну секунду Томас испугался, что вот сейчас повиснет эта тишина, этот мягкий идиотский ступор, в какой так ненавидел впадать он сам, — когда и вежливым нужно остаться, и ответить достойно, и ладони в карманах потеют, но Анна была не того десятка. Только фыркнула:

— Ой, правда, что ли? Слушай, серьезно, видно, вот спасибо… — и заплясала на месте, расправляя складки неким диковинным соответствующим образом, и махнула рукой — мол, шли бы вы пока.

— Что? — спросила девочка, которую звали Щепкой. Она взяла бутерброд, но есть не ела, да и вообще чаще смотрела себе под ноги. — Ну что опять? У нее правда там торчали кружева.

— Воспитанный человек не заметил бы, — отмахнулся Я Вам Клянусь. Они как раз добрались до столов с едой, и теперь он жевал все время, фоном.

— Я хотела ей подсказать.

— М-да? А я думал, ты хотела, чтобы тебя отсюда просто сразу выгнали.

— Ну и выгоняйте.

Она отвернулась, разглядывала то ли разноцветные флажки, то ли женские шляпки в толпе — на любой вкус, то ли ветки деревьев. Как-то так вышло, что Я Вам Клянусь, Александр и Леди теперь стояли втроем, а Щепка — отдельно, будто ее вдруг обвели невидимой чертой; Томасу почему-то сделалось противно. Чтобы отвлечься, он спросил вполголоса:

— Скажите, а почему же все-таки вас четверо? Я звал пятерых.

— А пятая потом придет, — ответил Я Вам Клянусь и от души откусил от пирожного с лимонным кремом. — Она работает пока, в хорошем месте. Что вы так смотрите? Нет, ее там не обижают, и она тоже никого не обижает, она милая. В смысле, вчера она взяла вдруг и бросила меня, но я надеюсь, что она еще раздумает, потому что нельзя в здравом уме считать про меня то, что она тогда говорила, что считает. Это какая-то парабола парабол…

— Гипербола гипербол?

— Да, наверное…

Томас краем глаза смотрел, как ели остальные: Леди маленькими кошачьими укусами, то и дело облизывая губы, Александр так неспешно-основательно, будто от того, насколько тщательно он прожует бутерброд, зависела чья-то судьба. Щепка так пока ни к чему и не притронулась.

— У нас есть белое желе, — сказал Томас, не глядя на нее, сам не зная, для чего вмешивается, — вы еще не имели удовольствия?

— Я только зеленое знаю.

— А вы попробуйте.

Она взглянула на него сердито — он сделал вид, что не заметил, — и действительно положила на тарелку несколько белоснежных упругих кубиков.

— Лучше один, — посоветовал Томас все так же, не глядя, и, конечно, она засунула в рот сразу штуки три — и так и застыла с круглыми глазами. Конечно, белое желе — это не шутки. — Лучше пытаться жевать, — посоветовал Томас снова, — и дышать забывать тоже не стоит, тогда вы справитесь.

Она и правда справилась — не сразу, через несколько минут, с паузами и вдохами сквозь зубы — и тут же кинулась повторить. И еще раз. Это и впрямь затягивает, если понимать: сперва оглушительно кислое, а потом вдруг похожее на пудинг. Будто прыгаешь в ледяную воду и одновременно ешь заварной крем. Когда Томас был маленьким, желе казалось ему развлечением взрослых, чуть ли не инициацией: особым шиком среди молодых людей считалось съесть несколько кубиков подряд, не меняясь в лице. Белое желе жевали на спор, дарили приятелям с намеком — одолеешь или нет, дотянешь ли до сладости? — и в качестве дружеской шутки. Оно вошло даже в пословицы: кислый, будто желе наелся. И если Томас что-то понимал, то для такой, как Щепка, желе было и развлечением, и вызовом. Он сам не знал, зачем именно взялся ее опекать, и сейчас надеялся, что Щепка что-нибудь поймет. Хоть и жила в Приюте, кто там знает о желе.

Между тем сад наполнился людьми.

Пришли дамы с улицы Мелких Кувшинок (в Асне называть улицу именем собственным считалось не только плохой приметой, но и лишним риском: обладая таким именем, улица может обрести и отдельную душу, а этого ни один порядочный мастер допустить не может. Одно дело — общаться со всем городом сразу, и другое — с каждой улицей. Для города это сродни расстройству личности, и для мастера тоже) — жилье там стоило дороже всего в городе; и адвокат, которая по случаю праздника даже сменила обычный костюм на темно-синий; и тучный судья, который каждый поворот головы совершал с таким видом, будто делал одолжение; и единственный друг отца, от которого не хотелось прятаться, редкостный умница, чудак и книгочей, каштановые волосы собрал в извечный хвост.

И как раз когда все они заметили рядом с Томасом новые лица и нацелились подойти с расспросами, на летней сцене в другом конце сада Анна начала речь.

— Добрый вечер, друзья, — сказала она помолодевшим, ясным, весенним голосом, которым всегда говорила на публику. — Я очень рада вас приветствовать на нашем очередном мероприятии. Мы надеемся, что каждый найдет здесь что-то приятное для взора и желудка, заведет интересные разговоры… И что в какой-то момент каждый из вас поймет, для чего именно сюда пришел.

Томас вздохнул. Он уже примерно представлял, что будет дальше.

— Банкет, — вещала Анна, постепенно расходясь и возвращаясь в привычную колею слов-паразитов, и ее вуаль развевалась на ветру, как флаг, — так-то мероприятие стандартное. Но вот на этот к нам пришел мастер — где вы, мастер? — и еще гости, которых не все из нас ожидали увидеть, но которым, я вот просто уверена, все рады. Это дети Приюта, что на холме, и мы рассчитываем, что некоторые слухи будут сегодня развеяны, так сказать, из первых рук. Я прошу детей Приюта вместе с мастером подняться на сцену.

И оркестр наконец грянул в полную силу.

— Мастер, это плохая мысль на самом деле, — озабоченно говорил Я Вам Клянусь, пока они пятеро пробирались сквозь толпу. — Это ужасная мысль. Ничего не выйдет. Может, вы одного из нас типа забудете?

— Да я бы и себя с удовольствием забыл, — вздохнул Томас, — увы. Таково наше с вами на сегодня испытание.

— Да ну его…

На сцене Я Вам Клянусь не спеша взял у Анны микрофон, вышел вперед, откашлялся и замер. Томас замер тоже, потому что в толпе перед сценой заметил Инессу Ванхва.

— А я-то думала, когда она придет, — вздохнула Анна шепотом за его спиной, и Томас кивнул.

Инесса щурилась, переводила взгляд с Я Вам Клянусь на Томаса, как будто выбирала первую жертву, и походила на старую черепаху. Но черепахи не бывают председателями, не выставляют собственных кандидатур на должность мэра и не лелеют многолетние обиды.

— Спасибо! — возвестил Я Вам Клянусь. — Мы очень рады, что вам нравится, что мы пришли!

И тут Инесса поправила сумочку, расправила на шее ожерелье и сказала, вроде бы ни к кому не обращаясь, но так отчетливо, что на сцене было слышно:

— А мы вот что-то и не очень рады, знаете.

Я Вам Клянусь закашлялся и попытался снова:

— До меня тут доносятся какие-то грустные слова, но тем не менее я хочу сказать, что праздник получился замечательный! Флажки и шарики — кому такое не понравится? Мы очень рады, что нас пригласили, и надеемся, что вы не пожалеете!

— Уже жалеем, — сказала Инесса. Кумушки из ее комитета стояли вокруг, прямые как палки, поджимали губы, но нет-нет да и пихали друг друга локтями.

— Я считаю, что дружба лучше вражды! — не смутился Я Вам Клянусь.

Анна покачала головой.

— Надо было Артура позвать, — сказала Леди, — он бы не услышал. Я имею в виду, что есть такие люди, которые не слышат то, что им не нравится.

Я Вам Клянусь вещал:

— Бывают ситуации, в которых люди не хотели бы оказаться, но вынуждены! Я считаю, это не повод