Девочка и тюрьма. Как я нарисовала себе свободу… - Людмила Владимировна Вебер
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Женщина эта была уже в возрасте. Около пятидесяти, наверное. Нерусская, седоватая, в национальной восточной одежде. Вернее, в той, что носят большинство гастробайтерш со Средней Азии: длинная юбка, платок – все неприметно-бесцветное. Так и оказалось – гастробайтерша. Узбечка. По имени Шохиста Керимова. Работала в каком-то заведении общепита. Резала овощи, жила на съемной квартире с десятком других соседей. И вот однажды залетают к ним люди в форме, переворачивают все вверх дном и находят в ее сумке с вещами какую-то «штуку». Суют эту штуку ей в руки и спрашивают: «Ваше?» Она говорит: «Нет, не мое. Я не знаю, что это такое!» А уже поздно! Отпечатки ее пальцев остаются на предмете. И предмет этот – взрывчатого рода. И теперь эта узбечка-гастробайтерша, так же, как и все жильцы этой квартиры – соучастница террористического акта. Который произошел недавно в Питере. В Питере?.. Ах да, я что-то слышала об этом по телевизору! Но особо не вслушивалась. Но теперь вот пришлось послушать.
– Но вы же работали в Москве? А теракт произошел в Питере. Какая тут связь? – спрашиваю.
– По телефонным звонкам, говорят. Говорят, с моего телефона звонили в Питер, к тем людям. Но я ничего не знаю! Я никому не звонила! Я не виновата! Я всего лишь работала на кухне, резала зелень! О-о-о! А-а-а!..
И женщина начинает рыдать и голосить.
Мда… Ее привезли в Басманный суд на избрание меры пресечения. И вот такая очень типичная реакция свежеарестованного человека. Паника, страх, отчаяние…
Я сунула ей в руки бумажный носовой платок, но не стала ее утешать. Говорить, что разберутся, что все будет хорошо. Просто язык не повернулся! Я знала, что, скорее всего, все будет очень плохо! А тут эту Шохисту как раз «заказывают» на выход. Значит, сейчас выведут на заседание. Она перестает всхлипывать, высмаркивается, поправляет платок на голове и выходит. Возвращается достаточно скоро. С остекленевшими глазами. В руках – бумажка. Смотрит в нее, пытается вчитаться. «Ничего не понимаю…» – говорит. Протягивает мне.
Я беру бумажку, читаю. Так и есть! Постановление о мере пресечения. В виде заключения под стражу. И с этого момента в ее судьбе почти все уже решено!
– Здесь написано, что вы будете до суда под стражей. Вас повезут в СИЗО теперь, то есть в тюрьму, – пытаюсь ей растолковать. И вижу, что она в таком раздрае сейчас, что объяснять бесполезно. Дальше сидим молча. Шохиста в полузомбическом состоянии. Да и я тоже далеко не в лучшем…
Вскоре и меня уводят на заседание. А когда приводят обратно, Шохисты в конвойке уже нет. И я поняла, что ее увезли на особом транспорте. В особое место. Так и оказалось – позже прочла в газетах, что ее посадили в фсбшное «Лефортово». А еще позже прогуглила, что ей дали убийственные 20 лет. За то, что она не совершала. А может, и совершала… Я без понятия! Но повторяюсь, это безумно огромный срок. Для женщины…
Разговор с этой несчастной хоть ненадолго, но отвлек меня от моих собственных терзаний. Когда меня раз за разом, день за днем поднимали из этой конвойки номер пять в зал судебного заседания, я словно заныривала в эти моменты в кислотно-клокочущее жерло вулкана. Где меня разъедало и терзало заживо. Хотя я ничего не делала, ничего не говорила, а просто себе сидела, чуть ли не в роли постороннего зрителя. Правда, зрителя, запертого в клетке.
Да, так все и происходило на этих заседаниях. С одной стороны, полная отстраненность от действия. Потому что с января по март заседания состояли, в основном, из переносов заседаний. По причине неявки кого-либо из адвокатов, поздней доставки заключенных, занятости судьи… А ведь нас исправно привозили на суды по два-три раза в неделю. И когда заседания вот так переносили, то мы оказывались в зале суда лишь на минуту. Чтобы выслушать, что заседание переносится.
За все это время из существенных действий произошло только то, что Марк снова подал ходатайство: сначала об исключении из материалов дела сфальсифицированных документов, ведь это уже было уставлено на предыдущем суде, а также потом – на апелляции в Мосгоре. Судья Санина, похорошевшая и сменившая прическу после новогодних каникул, но от этого не менее суровая, порассматривала это ходатайство пару недель, а затем отказала. Тогда Марк снова подал ходатайство об отправке дела к прокурору. Из-за того, что «нарушена территориальность». И судить нас в Басманном суде, тогда как дело вели органы Тверского района – это нарушение УПК РФ. «Нарушение территориальной подсудности»! И это реальное основание для того, чтобы дело вернули на шаг назад и вывели из-под юрисдикции «басманного правосудия». То есть по закону – либо следствие должны были вести басманные следователи, либо суд должен идти в Тверском суде. «Так вы уж определитесь!» – как бы просит Марк. Но и в этом ходатайстве ему отказывают. Типа – пофиг на правила. Отклонить! Едем дальше…
И вот наступает апрель 2018 года. И только теперь в нашей сюжетной линии началось основное действие. Когда на заседание наконец явился… Данила. Потерпевший. И мой… самый близкий друг. В каком-то далеком, и как теперь кажется, нереальном прошлом!
И тут же с места в карьер – начинается его допрос. Данила вкратце рассказывает о себе, о том, как долго мы с ним были знакомы и работали, и почти сразу же заговаривает о займах. Мол, Вебер их брала!
Это явление Данилы в суд стало для меня сущим мучением. Вот он сидит в нескольких метрах. Сколько раз – сотни, тысячи – за долгие годы почти ежедневного общения я видела его ровно таким! В такой же одежде, с таким же лицом, в такой же позе, но совершенно в других ситуациях… В офисе, в кафе, дома, на переговорах, в поездках… В нормальных, рабочих и житейских обстоятельствах. И теперь он – и одновременно будто бы и не он – вот тут, в зале судебного заседания. Отделен от меня решеткой. Сидит на лавке рядом с Надей. Или стоит у трибуны. И совершенно на меня не смотрит. Не взглянет ни
