Девочка и тюрьма. Как я нарисовала себе свободу… - Людмила Владимировна Вебер

Поднялась я в камеру как обычно глубоко за полночь. Хожу тихонько, готовлюсь ко сну. Натыкаюсь на Марусю Долгову. Она к тому моменту была назначена «старшей по чистоте» и как раз подтирала пол – у нас текла раковина.

– Людка, что у тебя с лицом? – глазастая Маруся умудрилась при свете ночника разглядеть мою красоту.

Я уже сама поняла, увидев себя в мутном туалетном зеркале, что со мной что-то неладно. На моих щеках буквально багровели огромные пятна. Ярко-красного цвета, с синюшным оттенком. И это были не просто пятна. А какие-то странные выпуклости. Кожа не только покраснела, но и набухла. Ну и ну! Что же это такое?..

На следующее утро слабость и ломота никуда не ушли, а стали еще невыносимее. И пятна на щеках стали еще больше, еще краснее и выпуклее. «Хорошо, что впереди выходные и не надо ехать в суд, – думаю. – Может, отлежусь в эти дни, и все пройдет?»

Каждый, кто меня видел, не мог удержаться от вопроса: «Что с твоим лицом?» Да не знаю я! Вообще, с того момента, как я попала в тюрьму, у меня стала проявляться необъяснимая аллергия – и именно на щеках. Но щеки просто краснели, иногда бледнели, иногда краснота и вовсе пропадала. И главное, я никак не могла отследить, из-за чего эта краснота появляется? Такая вот странная аллергия. Но поскольку она стала проявляться именно в изоляторе, я была уверена, что она связана с моим психологическим состоянием. И продукты – ничего тут не решали, это я уже выяснила опытным путем. Да, у меня имелась склонность к аллергии, но она никогда не приобретала такой жуткий вид. Сейчас же мое лицо отекало, наливалось малиновой синевой прямо-таки на глазах. И это страшно пугало. И не только меня.

Первая, кто забил тревогу, была Маришка.

– Людка! Ты чего красная такая?! – закричала она еще издалека, увидев меня сидящей у себя на «пальме» и собирающей спальные принадлежности.

Я вяло пожала плечами. Мол, не знаю.

Маришка подбегает, строго и внимательно рассматривает мое лицо.

– Что с тобой? Что это такое?

– Не знаю, Мариш… Может, аллергия. Я же часто ходила красная, помнишь?

– Ходила. Но не такая же! Сейчас вообще жесть! Ты не заболела случайно? В остальном как себя чувствуешь?

– Не знаю… Я же после выезда. И как обычно после выезда – плохо…

– Блин, а температура есть?

Щупает мне руку.

– Да ты горячая какая! Людка, не вздумай болеть! Только не сейчас, поняла?!

– Поняла… – я горько усмехаюсь.

Я все прекрасно понимала. Понимала Маришкину тревогу…

Две недели назад у Маришки прошло финальное апелляционное слушание, которого она дожидалась с декабря 2016 года. Как же она надеялась хоть на малейшее снисхождение, хоть на какое-то послабление! Ведь не зря же Верховный суд, рассматривающий ее апелляцию, назначил провести голосовые экспертизы? Ведь не просто же так апелляция тянется так необычайно долго, прошло сколько – месяцев пятнадцать?

Но все было зря, все было напрасно. Решение Верховного суда оказалось разгромным: оставить приговор без изменения. Одиннадцать лет! Первые пару дней Маришка ходила полностью раздавленной. Переваривала этот удар, выметала из головы свои прежние надежды и чаяния. А затем, ничего – снова забегала по камере жизнерадостная и веселая. Оправилась: «Значит, так правильно. Так Богу угодно!» Плюс теперь в ее жизни появилась точная определенность. К тому же могущественные руки Мартина, ее «патрона» из «профсоюза», дотянулись до кого надо и устроили дальнейшую Маришкину судьбу: назначение в нужную женскую колонию. В нормальное, так сказать, для жизни место. Не на мордовские убийственные каторги, а куда-то под Вологду – в тихую и спокойную гавань. Где был человеческий режим. А главное, находился храм, что для Маришки было очень и очень важно…

За последние месяцы Маришка еще сильнее привязалась к нашему храму и к отцу Алексею. Она использовала все свои возможности, чтобы почти еженедельно посещать тюремные службы. И ей это удавалось. Дело в том, что недавно к нам из камеры для малолеток перевели девчонку. Которой только что исполнилось 18 лет, а значит теперь она не могла сидеть с малолетками. Ее звали Виталина. Высокая, крупная, но с таким детским невинным личиком, что никогда не подумаешь, что эта вот малышка сидит за групповое убийство. По 105-й статье части 2-й. Она сидела на «шестерке» два года и уже получила приговор в девять лет. И сейчас дожидалась апелляции.

Когда я рисовала Виталинин портрет, ее добрую светлую улыбку, то никак не могла уварить, неужели она виновна? Неужели действительно сотворила все, в чем ее обвиняли? Но Виталина ничего не отрицала и не скрывала. Она с каким-то удивительным спокойствием говорила, что да, когда-то она была совсем другим человеком и творила всякое. Всякое ужасное. Но потом изменилась. Раскаялась. И готова за все ответить. Поэтому сейчас так спокойна.

Она вела себя настолько мило и по-доброму со всеми, что все в камере ее полюбили. Все мы были старше Виталины и почти все стали относиться к ней как к нашей общей дочке. Особенно Маришка. Их сразу же объединил общий интерес, общий кумир – отец Алексей. Виталине, как и всем малолеткам в нашем изоляторе, полагалась куча разных привилегий, в том числе, регулярное посещение храма. Каждую неделю. А значит, еженедельное общение с отцом Алексеем! Исповеди, беседы, наставления. Что чувствовать, как спасаться, как молиться… И думаю, та трансформация, которую Виталина прошла за два сизошных года, произошла в ней во многом благодаря влиянию отца Алексея.

Когда Виталина очутилась в нашей камере, отец Алексей отстоял ее привилегию посещать храм. А к ней, каким-то чудом, присоседилась и Маришка. Они начали ходить в храм вдвоем. Все остальные девчонки, которые хотели бы ходить в храм так же часто – делали вид, что не замечают такого вопиющего неравенства. Потому что это же была Маришка! С ней на «шестерке» всегда обращались по-другому. Да и понимали все, что это вполне справедливо. Мало кто сидел здесь как она – «седьмой год».

Последние месяцы Маришка пребывала на невиданной ранее духовно-религиозной волне. Вся ее жизнь превратилась в непрерывные молитвы и чтение православных книг. Это в промежутках между посещениями храма и долгими беседами с отцом Алексеем по телефону. Маришка узнала, что отец Алексей снова заглянет к нам в камеру после Пасхальной службы. И решила подготовиться. К приему дорогого гостя, так сказать. Во-первых, распорядилась сделать внеплановую генеральную уборку в камере. А во-вторых, подошла ко мне.

– Людка! Надо разрисовать стену на кухне. К Пасхе. Написать надпись, сделать узоры всякие. Сможешь?

– На стене?