Девочка и тюрьма. Как я нарисовала себе свободу… - Людмила Владимировна Вебер
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Придется вызывать врача. Слишком страшно все это выглядит, – решилась наконец Ракият.
Маришка совсем скуксилась и поникла. На нее было больно смотреть. И я переживала не столько за себя, сколько за ее ситуацию…
Когда дверь камеры распахнулась и всех вызвали на проверку, Ракият приказала мне:
– Сядь тут, не выходи. Я сама все объясню.
И показывает мне на шконку, стоявшую на «тормозах». Ладно. Я села, жду. Одна в пустой камере. Тут в дверь заглядывает дежурка. В камеру не заходит, а смотрит издалека. С испуганным лицом.
– Вебер, ты, что ли, заболела?
– Ага.
– Да, вижу. Ладно, сиди. Сейчас врача вызовем!
В камеру так никто и не зашел. Чтобы обстучать. Видимо, дежура здорово перепугались заразы.
Проверка закончилась, девчонки вошли в камеру, и тут прибежала фельдшерица Верочка, орет в корму:
– Вебер! Подойди!
Я подхожу. Верочка смотрит на мое лицо:
– Ого! Понятно! Собирайся в медсанчасть!
В общем, повели меня в медсанчасть. Да не просто в медсанчасть, а в кабинет к самой начальнице. Я в первый раз ее увидела. Властная, средних лет, с правильными чертами лица.
Она велела мне раздеться, осмотрела мою сыпь, велела открыть рот и долго тыкала там длинной металлической ложечкой. Даже посветила маленьким фонариком.
– Нос не дышит?
– Не дышит.
– Так… У тебя отек Квинке. Аллергический, скорее всего. Аллергия есть?
– Ну да… Есть вроде бы. Но такой реакции еще не было.
– Не было, а теперь появилась… Сейчас сделаю укол, завтра тоже придешь на укол, еще получишь таблетки от аллергии – будешь пить.
– А как же сыпь по всему телу? Разве это не корь? И еще у меня температура и ломота в теле…
– Пока я диагностирую аллергический отек. Его нужно убрать, иначе твои дыхательные пути совсем закроет, и ты задохнешься. Поняла? А дальше посмотрим.
Начальница сделала мне какой-то укол, сунула пачку «дексаметазона». И меня отвели обратно в камеру. Едва я вошла, Ракият и Маришка буквально набросились на меня:
– Ну что? Что сказали? Корь? Нас закрывают? Карантин?
– Да нет… Вроде не корь. Меня смотрела начальница медсанчасти. Лично. Сказала – аллергия. Укол сделала. Таблетки вот дала.
– Ох! Слава богу! – Маришка аж застонала от облегчения.
А я поспешила скорее лечь на постель. Я по-прежнему ничего не ела, все еще температурила, и меня знатно так пошатывало. Я легла и отрубилась. Скорее всего, от укола. Заснула – днем! – пожалуй, впервые за все время в тюрьме. Проснулась от того, что меня трясет за плечо Вячеславна: «Людочка, вставай! Проверка!» Да-да, встаю… И чувствую, что мне стало как-то полегче. Посмотрела в зеркало – и о чудо! Лицо немного побледнело! И нос задышал! Ура! Укол помогает!
Процесс был запущен. На следующий день краснота и отек отступили еще больше, а после второго укола – почти полностью сошли на нет. Маришка чуть ли не прыгала от радости, видя, как быстро я поправляюсь. Но то, что все мое тело покрыто мелкими пятнами, как я была уверена – совсем не аллергическими – никого не волновало. Начальницу медсанчасти уж точно! Осмотрев мою носоглотку во второй раз, она довольно резюмировала:
– Ну вот, отек Квинке ушел. Больше уколы не нужны. А таблетки допей. Чтобы был полный курс.
– А как же сыпь на теле?
– Ничего страшного. Тоже уйдет.
Сыпь и правда ушла. Как и температура, и ломота в теле. Где-то через неделю от всего этого ада не осталось и следа. А тут и Маришка получила, наконец, известие, что назавтра – ей на этап.
Прощание с Маришкой
Наступило 19 апреля 2018 года. У меня был очередной выезд в суд, а Маришка – уезжала в этот день на этап. Нас обеих «заказали» накануне, и теперь должны были вывести из камеры одновременно – в шесть утра. Ночью Маришка, как я подозревала, совсем не спала. Собирала остатки вещей, прощалась со всеми девчонками, долго разговаривала с Ракият, с Лизкой – давала им всяческие распоряжения. Также прощалась со всеми своими родными и близкими с воли – по телефону. Ведь взять с собой в дорогу трубку она не могла.
Да и большинство этой ночью не спали. Отъезд Маришки – это исторический момент! Такое нельзя пропускать! Поэтому дежурам в шесть утра не пришлось даже орать «Подъем!» в корму. Люди и так уже были на ногах. И когда Маришка стала выходить из камеры, все бросились ее обнимать и всячески тискать, а потом – громко захлопали. Никого еще в шесть утра так не провожали! Такой толпой! Многие плакали. И Маришка, конечно, же плакала. Я же еще не прощалась. Мне пока было рано…
Идем к «сборке», в числе прочих судовых. Я несу одну из Маришкиных многочисленных тяжеленных сумок, еще кто-то другую сумку. Так «этапным» обычно помогают тащить их баулы. Все, кто находится рядом.
Заходим в одну «сборочную» камеру. Мне нужно ждать судовой КАМАЗ, а Маришке – этапный. Который неизвестно когда прибудет. Я гляжу на Маришку, у меня щемит где-то в груди, и на глаза наворачиваются слезы. Маришка стоит, такая прямая, такая тоненькая, с огромными горящими глазами на осунувшемся возбужденном лице. Я вижу, что сейчас она взвинчена до предела. Страшно волнуется. Хотя с ее губ не сходит улыбка. Но улыбка эта такая напряженная! Она говорит:
– Людка, ты знаешь, что сегодня – 19 апреля – день рождения отца Алексея?
– Серьезно? Нет, я не знала…
– Да… И у меня как раз этап. Видишь, какой особенный это день!
– Вижу…
Дальше мы болтаем о всякой всячине, но только не о том, что будет дальше. Вспоминаем разные моменты, которые вместе прошли за эти годы. Которые казались тогда стремными, неприятными, а теперь даже смешными… Вспоминаем уехавших девчонок. Птичку. Цыганку Розу. Лену Немца… Время и тянется, и пролетает со страшным свистом. Так проходит часа два. И вот началась суета – из коридора стали выкрикивать фамилии заключенных. Это подъехали судовые КАМАЗы! Вот раздается: «Вебер!» Маришка вздрагивает. Мне пора! Пора прощаться! Я крепко обнимаю ее хрупкую фигурку и еще раз поражаюсь – одни кости!
– Маришка! Как же ты исхудала! От тебя ничего не осталось!
– Да ничего, нарастет еще… Ну все, Людка, пока! «Прощай» не говорю!
