Шрам: Легионер - Сим Симович

шшшш, шшшш. Металл блестел в свете костра, острый как бритва. Проверял остроту на волоске, сорванном с руки — волос падал разрезанный. Довольный кивок, нож в ножны.

— Эй, Шрам, — окликнул Ковальски, не переставая играть. — Ты поёшь что-нибудь? По-русски?

Легионер покачал головой:

— Нет.

— Совсем? Ни одной песни не помнишь?

— Помню. Не хочу петь.

— Жаль, — поляк усмехнулся. — Русские песни хорошие, грустные. Как наши.

Пьер затянулся, выпустил дым, смотрел как он поднимается, растворяется в темноте. Помнил песни. Много песен. Деревенские, застольные, армейские, блатные. Помнил голос матери, певшей над колыбелью. Помнил деда, певшего про войну, про фронтовые дороги. Помнил себя молодого, орущего пьяные частушки с друзьями в бане. Но это было в другой жизни, у другого человека. Здесь он Пьер Дюбуа, француз по документам, легионер по судьбе. Не поёт по-русски, не вспоминает, не возвращается.

— А ты, Милош, давай что-нибудь сербское, — попросил Гарсия.

Серб отложил карты, подумал, начал петь низким басом, без музыки:

— "Tamo daleko, daleko od mora, tamo je selo moje, tamo je ljubav moja…"

Там далеко, далеко от моря, там моя деревня, там моя любовь. Старая песня сербских солдат Первой мировой, застрявших далеко от дома. Голос Милоша был тяжёлый, глубокий, шёл из груди. Остальные замолчали, слушали. Даже те кто не понимал слов, понимали смысл. Тоска по дому, которого нет, по жизни которая закончилась, по человеку которым был раньше.

Когда серб закончил, тишина повисла на минуту. Только треск костра, далёкие выстрелы в городе, чей-то кашель.

Потом Дюмон сказал, глядя в огонь:

— Все мы далеко от дома. У кого дом был. У кого не было — мы просто далеко от жизни нормальной. Легион это последняя станция перед концом. Дальше только смерть или старость в инвалидном доме.

— Весёлый ты сегодня, сержант, — хмыкнул Попеску.

— Реалист, — Дюмон плюнул в огонь. — Но пока мы живы — мы живы. И это уже хорошо. Сегодня зачистили квартал, не потеряли никого убитыми. Завтра может быть хуже. Так что радуйтесь вечеру, ублюдки.

Засмеялись, негромко. Разлили вино — кто-то раздобыл две бутылки алжирского красного, кислого, но алкогольного. Пили из жестяных кружек, по глотку, не напиваясь. Алкоголь в зоне боевых действий запрещён, но кого это останавливало. Главное не нажраться, быть готовым если что.

Шрам пил, чувствовал как вино согревает желудок, расслабляет мышцы. Хотелось ещё, но ограничился одной кружкой. Дисциплина. Контроль. Всегда контроль.

Игра в карты продолжилась, гитара играла, разговоры текли неспешно. Кто-то вспоминал женщин — реальных или выдуманных, не важно. Кто-то хвастался подвигами, преувеличивал, врал без обид. Кто-то молчал, смотрел в огонь, думал о своём. Обычный вечер солдат на войне — редкий островок нормальности среди океана крови.

Луны не было. Небо чёрное, звёзды яркие, Млечный Путь широкой рекой. Темнота густая за периметром костра, не видно ничего дальше десяти метров. Часовые на постах — четверо, по углам периметра, в каске с ночными приборами, автоматы наготове. Остальные у костра, расслабленные.

Слишком расслабленные.

Боевики ползли в темноте, бесшумно, как тени. Тридцать человек, лучшие бойцы, отобранные, обученные. Лица вымазаны углём, одежда тёмная, оружие примотано тряпками чтобы не звенело. Ножи, автоматы с глушителями самодельными, гранаты. Ползли по-пластунски, медленно, метр за метром. Знали где мины — разведка засекла, промаркировала палочками незаметными. Обходили минные поля, подползали к периметру.

Часовые не видели их. Ночные приборы старые, дальность малая, боевики вне зоны видимости. Не слышали — ползли бесшумно, без шороха. Первый часовой умер тихо — нож в горло сзади, рука на рту, задушил хрип. Тело опустили на землю мягко. Второй часовой через минуту — та же техника, нож, тишина, труп. Третий, четвёртый. Все четверо сняты за пять минут, периметр открыт.

Боевики поднялись, пошли к лагерю пригнувшись, быстро, автоматы наготове. Тридцать метров, двадцать, десять. Видят костёр, легионеров вокруг, расслабленных, беззащитных. Командир боевиков поднял руку, готовясь дать сигнал к атаке.

И наступил на мину.

Взрыв разорвал ночь. Оранжевая вспышка, грохот, ударная волна. Командир разлетелся на куски, ещё трое боевиков рядом упали, изрешечённые осколками. Мина противопехотная французская, радиус поражения пятнадцать метров.

Легионеры у костра сорвались с мест мгновенно, инстинкт, тренировка. Автоматы в руки, рассредоточиться, в укрытия. Шрам схватил FAMAS, перекатился за мешки с песком, вскинул автомат на плечо. Темнота, не видно ничего. Ещё взрыв — граната, боевики бросили. Осколки засвистели, ударили в мешки, в бетон.

— Контакт! Периметр прорван! — орал Дюмон в рацию. — Все на позиции!

Автоматные очереди из темноты, длинные, беспорядочные. Пули свистели над головами, били в стены, в землю. Легионеры отвечали огнём, стреляли туда откуда вспышки, но не видели целей. Ночной бой — слепой, хаотичный, страшный.

Русский видел тени, движущиеся в темноте. Прицелился в одну, дал короткую очередь, три выстрела. Тень упала. Другая тень справа, ближе, метров пять. Ещё очередь, промах, тень нырнула в укрытие. Боевики подползали, использовали темноту, приближались.

Костёр ещё горел, освещал центр лагеря, делал легионеров видимыми. Милош метнул гранату в костёр, взрыв разбросал горящие головни, темнота стала полной. Теперь обе стороны слепые.

Первый боевик ворвался в периметр с криком, автомат строчит на бегу. Попеску встретил его в упор, ствол в ствол, оба стреляли одновременно. Боевик упал, Попеску тоже, хрипел, держался за живот. Медик! Кто-то потащил румына в укрытие.

Шрам видел силуэт, метрах в трёх, бежал к нему с ножом. Легионер не успевал развернуть автомат, слишком близко. Выдернул свой нож, встретил атаку. Клинки столкнулись, звякнули, боевик давил весом, тяжёлый, сильный. Пьер ушёл вбок, подставил ногу, боевик споткнулся, потерял баланс. Русский ударил ножом в шею, сбоку, где артерия. Лезвие вошло глубоко, тёплая кровь хлынула на руку, на лицо. Боевик хрипел, падал, тянул легионера за собой. Пришлось вырвать нож, оттолкнуть труп.

Вокруг рукопашная, выстрелы в упор, крики, стоны. Ковальски дрался с двоими, бил прикладом, ломал кости, орал по-польски. Малик резал ножом, быстро, профессионально, убил троих за минуту. Гарсия стрелял из пистолета, патроны кончились, бросил пистолет, схватил камень, разбил череп боевику.

Янек лежал на земле, боевик над ним, душил, руки на горле. Поляк хрипел, не мог дышать, лицо синело. Шрам подбежал, ударил ногой в голову боевика, каблуком, сбоку. Хруст, боевик свалился в сторону. Янек закашлялся, задышал, схватил автомат, расстрелял боевика лежащего.

Дюмон орал команды, пытался организовать оборону, но хаос был полный. Темнота,