Фуга - Елена Владимировна Ядренцева

то ли свет зажечь, то ли воды глотнуть — и увидел, что свет уже горит. Кто там сидит на кухне без гитары? Рысь тихонько открыл дверь — разбудишь еще…

В кухне сидели Александр и Я Вам Клянусь. Леди уснула на двух стульях, подложив под голову сковородку с толстым дном. Клянусь всем видом показывал, что он не с ними и вообще шел не сюда.

— Ну что? — спросил Рысь громким шепотом. — Как банкет?

Александр потряс Леди за плечо, та медленно села, моргая, приходя в себя.

— Доброе утро, — сказал Рысь. — Чего хотели-то?

Дети смотрели настороженно, молчали. Все-таки очень плохо он знал младших — отсиживаются по углам, цедят слова, учатся рисовать, читают книги. У той же Леди в прошлой жизни было все, о чем Рысь и понятия не имел, и эта разница как-то да сказывалась — в походке, в манере жевать, да в чем угодно.

Роуз тоже происходила из хорошей семьи, но в ней не было этого лоска и презрения, переходящего в брезгливость. Мелкие будто бы на все смотрели свысока: и на еду в столовой, и на утренний душ, и на игры, которые Рысь затевал по вечерам. Ладно, положим, игры и впрямь через одну дурацкие, но ведь они же ничего не предлагали взамен. Они ни о чем даже не просили. Рысь испытывал перед ними иррациональное, как он считал, чувство вины и с раздражением от него отмахивался.

Старшие рады были, что Рысь дал им хоть что-то. Младшие думали — Рысь должен был дать больше. Обеспечить, как выразилась Леди, более подходящие условия. Что Рысь мог вовсе ничего не обеспечивать — это как-то выскальзывало из их рассуждений.

— Они считают, ты причина бедствий, — сказала однажды Роуз, — а не спасение.

Рысь пожимал плечами — не вышвыривать же их. Он не за благодарность нанимался. Но вот сейчас, в ночи, очень хотелось, чтоб они просто рассказали, что хотели, и удалились спать, а не отмалчивались.

— Где Щепка? — спросил у Я Вам Клянусь. — Она не это… ничего там не сожгла?

Леди фыркнула на «не это». Рысь вздохнул.

— Ну? — спросил он. — Что нужно? Что не так?

Поставил чайник на плиту, потащил из буфета чашки. Ладно, он устарел, его понятия — как это? — архаичны, и что из этого? Что делать-то теперь? Язык, язык, все дело в языке. Он так привык казаться своим для тех, кто говорил предельно просто, из кого рыжая сила вымыла всю сложность, что теперь не знал, как быть с остальными. Мелкие засыпали на ходу и обожали строить из слов сложные конструкции.

— Благодарю, — сказала Леди и сделала символический, кошачий глоток. Чай на ее вкус, конечно, был перезаварен. — Но мы совершенно не за этим пришли.

— А зачем?

Какая она еще маленькая, хрупкая. Рыси ее и приобнять было бы боязно, не сломаешь, так платье изомнешь — а ведь сидит и презирает изо всех сил. Александр пил чай молча, ждал своей очереди вступить. Тоже осуждал.

— Мы хотим равных прав, — сказала Леди, — а мастер с твоей Роуз танцевал.

Как одно сочетается с другим-то? И почему она вдруг с ним на «ты»?

— Про Роуз не суть, — покривил душой, — а что с правами?

— Мы хотим мочь… Хотим выходить в город без разрешения и сопровождения. Наш имидж не настолько негативен, как ты это пытался нам втолковать.

— Что? Я пытался?..

— Ты говорил, что все от нас шарахаются.

Рысь постарался вспомнить. Нет, когда-то, может быть, спьяну, или с недосыпа, или чтобы отстали, мог и ляпнуть. Или, скорее, когда кто-нибудь достал его — подрались жестко, или любовь несчастная, все эти слезы-сопли, или и то и другое, — тогда да, мог заорать: мол, стыдно мне за вас, в городе с вами показаться невозможно, о чем вы думаете вообще? — ну так это старшим. А мелким — как бы это им сказать-то. Раз за разом приходят эти группки и просят-то примерно одно. И каждый уверен, что у него прокатит.

Рысь, не торопясь, вытащил из-за хлебницы флягу с узорчиками, отвинтил крышку, ухмыльнулся, отхлебнул. То есть там, конечно, просто сок гранатовый, кислый, как кое-чья физиономия, но Леди этого не знала и бесилась. Еще сильней она, конечно, разозлилась, когда Рысь развалился на стуле и вальяжно закинул ноги на другой. Хорошо бы пару царапин и разбитый нос, но в общем ладно, и такой сойдет. Кого вы там на моем месте видите? Главаря-раздолбая? Идиота?

Протянул фляжку Леди, потом Александру, но оба воротили нос. Я Вам Клянусь тенью бледной и укоризненной зевал себе в кулак на заднем плане — мол, быстрей давай.

— Так что, — сказал и погасил ухмылочку, — вы то есть думаете, что в городе нас ждут?

— Сегодня вполне в этом убедились.

— Это банкет. Там все друг другу кланяются. Вы понимаете, что есть простые жители и им-то мы ни разу не сдались? Да и не очень простым — посмотреть, как на диковину, еще сгодимся, косточки перемыть потом за ужином. Но вы же с кем-то собрались всерьез общаться? Дружить, да? А они боятся нас.

Рысь уже проходил все эти дружбы — то приютские звали в гости городских, а те потом едва не получали силой, то городские оставляли приютских ночевать и потом не могли их добудиться. Приют дает иллюзию нормальной жизни, но не больше. У старого мастера был, конечно, план, вот только что это был за план, никто уже не узнает.

— Хотим работать. Мы достойны большего. Можем вывески рисовать, в конце концов.

— Да, рисуете вы круто — не вопрос… — Рысь задумчиво сделал еще глоток. Вот налить бы виски и не париться уже, никто не осудил бы, кроме мастера, а мастер умер давно. В смысле тот, нормальный. Рысь взболтал сок на дне фляжки, опрокинул на выдохе.

Леди поморщилась.

— Как бы тебе попроще объяснить…

Он снова потряс фляжку, поглядел внутрь одним глазом. И вроде говоришь им, говоришь, чуть ли не схемы чертишь, как там обстоят дела, а все равно приходят, злятся, просят. Да чтоб вас, мастер, с вашими банкетами!

Вздохнул, спросил напрямик:

— Ты в стенку часто смотришь?

— Это к делу не относится.

— А в городе будешь в три раза чаще. Приют, он кого тормозит, а кого тормошит. Вас, например. Я вас поэтому и отпускаю только с кем-то — чтоб хоть до дома было кому довести, когда заклинит.

— Но на банкете…

— При мастере можно.

— Но старшие ведь ходят!

— И вы будете. Только старшие, как бы вам сказать, они не выздоровели, а усугубили.

Она уставилась недоверчиво:

— То есть вы хотите…

— …сказать, что эта шняга навсегда. Вы, что ль, думали, я вас притесняю? Потому, что вы младше? Или что?

— Мы думали, что вырастем и справимся.

— А с этим не справляешься, а живешь.

Надо отдать ей должное — она не плакала, хотя глаза слезами и наполнились. Да объяснял же это все не один раз, ну почему они так быстро забывают? Хотя теперь, наверное, не забудут. Леди пыталась еще что-то сказать тонким голоском, у нее даже что-то выходило, пусть с запинками:

— Нам кажется, твоя кандидатура… не способствует нашему развитию.

— Ты имеешь в виду, что я все порчу?

Она поджала дрожащие губы и кивнула.

— Нету… условий, — она все еще держалась, — надлежащих…

И все-таки расплакалась — отчаянно, с прямой спиной, прижав ладони к щекам, смотрела жалко, жалобно. Устала, что ли, с непривычки? Или осень?.. Шумно вздыхали Александр с Я Вам Клянусь, Леди все рассыпалась в мелком плаче.

Рысь принялся гладить ее по голове:

— Ну ладно, ладно. Да капец кандидатура, я б сам такого не назначил никогда. Все образуется, серьезно. Все получится. И книжки, и условия, и все это…

Она плакала, кажется впервые в жизни столкнувшись с чем-то, что нельзя исправить. До сих пор списывала все на тупость Рыси — мол, до них просто не дошло, как надо сделать, взрослые вечно тормозят, им объяснить бы… Рысь встретился взглядом с Я Вам Клянусь и показал глазами на угловой шкафчик. Я Вам