Фуга - Елена Владимировна Ядренцева

class="p">И вот на этих предварительных прогнозах она едва не пролетела мимо мастера. Он сам ее окликнул — вот удача.

— Простите, вы не меня ищете?

— А по мне заметно?

Она отступила на шаг и откровенно рассмотрела его сверху донизу. У него теперь было странное лицо — лицо человека уставшего, но цельного. Может, сказывалась порода — все же мастер. Может, попросту повезло, кто их там знает, но кожа у него так и осталась шикарная, гладкая, ровная, только что не фарфоровая. Его вылепил скульптор-перфекционист. Она почти представила себе этого скульптора — как он работал по ночам в гулком подвале и пил перезаваренный чай, — и почти даже ощутила, как там пахло — сыростью и копченой рыбой почему-то. О да, подвалы — ее страсть теперь, в каких она только не побывала, где только не пела. Мастер разглядывал ее очень внимательно, под этим обстоятельным взглядом она и стояла пару секунд, слегка улыбаясь. Наконец он, видимо, удовлетворился и протянул ей руку:

— Томас Мюнтие, здешний мастер, если угодно.

«Вы серьезно, фамилия? Сейчас?»

— Ксения. — Она ответила прямым, открытым взглядом, таким, каким ответила бы Роуз, лишь бы он тоже посмотрел. «Давай же, ну. Тут ночь, и у нас все впереди. Ночь, и нам шестнадцать. Я могу тебе дать все что угодно. Смотри, смотри, не отводи взгляд, сирень пахнет. Да, сейчас осень, но у нас сирень. Смотри. Такой красивый, и такой дурак. У вас в петлице еловая ветка. У вас очень давно не было женщины. Мягкие руки, прохладные руки заскользят по твоим плечам, щекам, губам. Вода течет, и мы тоже течем».

— Вы не хотели бы пойти потанцевать?

Ну еще бы. Он уже положил руки ей на талию и не видел, она могла поклясться, ни других женщин, ни неба, ни фонарей. Еще немного — и он ничего не вспомнит после. Они зашуршали по гравию в каком-то медленном, неловком недовальсе — так перетаптываются престарелые супруги, но вот если дойти до танцплощадки… В мыслях она уже тащила мастера в кусты и расстегивала на нем рубашку, а он не то чтобы сопротивлялся, скорее, плохо соображал — в глаза смотрел…

— А тебя Я Клянусь разве не ждет?

Морок рассеялся. Мастер смотрел на нее с вежливым недоумением, словно заново собирал картинку.

— А вы, простите?..

«Вот оно, конечно. Секунду назад он бы все отдал, и вот теперь… Кто этот самоубийца? Кто посмел влезть?» Ксения завертелась на месте. Так делают, когда жвачка приклеится к каблуку — где, где? И тут же уперлась взглядом в Щепку — угрюмую, наглую девочку из младших, с которой Рысь носился всю дорогу. Что она-то здесь делает в уродской своей куртке, на два размера больше? Кто ее впустил? И ведь нашла момент, когда вмешаться, зараза маленькая, а теперь стоит как ни в чем не бывало!

Но будущее должно держать лицо, и Ксения выдавила сквозь зубы:

— Что, прости?

— Я говорю: привет. Тебя Я Вам Клянусь уже заждался.

— Да мне какая разница, мы с ним расстались!

Она осеклась. Мастер смотрел с каждой минутой все холоднее.

— А нам он говорил, что это временно, — ввернула Щепка с самым безмятежным видом:

Ногти впились в ладони. Пора уходить.

— Умная девочка, — сказала Ксения и растянула губы не в улыбке даже, а так, в эскизе. — Пойду-ка я и впрямь его поищу. До свидания, мастер, очень рада знакомству. Просто отчаянно рада. Невыразимо рада. Вы с этой девочкой поосторожней, а то знаете…

И удалилась, не примяв травы. То есть, конечно, что-то позади шуршало, но для человека с натертой пяткой и только-только пережившего крушение походка все равно была легкой. Вот и отлично.

Я Вам Клянусь молча обнял ее и чмокнул в щеку, будто ничего не случилось, хотя наверняка он видел всю эту сцену, не мог не видеть. Но он не будет укорять, он будет танцевать и щуриться с отсутствующим видом, прикидывать что-то свое, а потом спросит:

— За кем осталось последнее слово? — И ухмыльнется: — Я имею в виду, вас было трое: ты, Щепка и мастер. Вы не могли разойтись мирно, учитывая, в каком ты настроении. Ты спросишь — в каком, я скажу — в воинственном. Еще чуть-чуть — и ты залепишь мне пощечину и испортишь зачатки дипломатии, которые я тут с таким трудом…

— Хочу вина.

— Здесь не дают вина. Что-то мятное тебя не устроит?

Ее не устраивало.

— А Рысь-то звал тебя вести беседы, — продолжил Я Клянусь с оттенком сочувствия, и за этот оттенок Ксения наступила ему на ногу, — светские, элегантные, всё, как ты любишь.

— Я не способна после дня в подвале и расставания с тобой вести беседы.

— Да ты просто не хочешь помочь Рыси, это бывает с людьми.

На них косились. Ксения в ответ кидала снисходительные взгляды, благо рост позволял. Я Вам Клянусь делал вид, что ему все равно и что он вообще не помнит, где находится, и задавал дурацкие вопросы, как ему и положено:

— А за работой что, тебя никто из них не видел?

— А зачем им помнить лица?

— Они вообще что-нибудь помнят?

— Очень смутно.

Не каждый день в конце длинного вечера ты обнаруживаешь себя в объятиях незнакомой женщины, и тем более нечасто рядом с тобой стоит хмурая девочка. Чего ждет — вопрос более чем спорный. Томас протяжно выдохнул осенний воздух. Вот так и пожалеешь, что не куришь. Девочка Щепка все шмыгала носом, как будто ничего не произошло.

— Не будете ли вы так любезны рассказать мне, что происходило пять минут назад?

Девочка пожала плечами, будто он задал самый дурацкий вопрос на свете:

— У вас растение в петлице изменилось.

— Растение?.. — Томас скосил глаза.

Действительно, там, где раньше красовалась еловая ветка, означавшая «мне не до чего» и бывшая одной из немногих по-настоящему полезных привилегий мастера, теперь торчала мятая ромашка. «Я жду любви». Кошмар, кошмар какой! Томас заозирался — нет, не видят, никто пока не заметил и не кинулся. Пара минут у него есть. На всякий случай поспешно шагнул так, чтоб оказаться у девочки за спиной.

— Вы чего, мастер?

— Опасаюсь предложений.

— Это каких то есть?

— Говори, прошу, потише. — Томас на всякий случай сдвинулся еще на шаг, так, чтоб голова девочки прикрывала ромашку. Скороговоркой объяснил вполголоса: — Законы нашей страны и конкретно города позволяют любой женщине, сведущей в обычаях, выбрать меня в мужья на одну ночь, если в петлице именно ромашка. Ромашка — «жду любви» — такой вот знак. Стоит лишь сказать нужные слова. С пустой петлицей я являться не могу и пиджак снять во время праздника не могу тоже. Как это вышло?

— Это Ксения сумела. Найти для вас еловую ветку?

— И часто она это практикует?

— Не знаю. — Щепка дернула плечом. — У нас это вообще запрещено.

— Ты поэтому тут стояла? Охраняла?

— Не, не поэтому.

— А почему?

— Какая разница?

Как бы уйти отсюда, чтоб никто не видел. Он перетаптывался с ноги на ногу и не решался. Тем более эти, из Приюта, еще здесь. Тем более с Анной нужно попрощаться, и вот пока он будет с ней прощаться, все заметят…

— А вам не хочется жену даже на одну ночь?

Томас протяжно вдохнул и протяжно выдохнул:

— Сколько тебе лет?

— Да пятнадцать вроде.

— То есть точно ты не знаешь?

— А откуда?

И ведь она не издевалась. Просто стояла рядом в чьей-то шали, сдувала прядь с лица, смотрела в сторону.

— Мастер, она небось вам надоела?

Он обернулся. Перед ним стояла Роуз, которой не должно было здесь быть, и улыбалась извинительной улыбкой.

— Я просто… Ничего же не случилось? А то мне показалось, она может.

— Как вас впустили?

— Я сказала, что я к вам.

Она обшаривала его беспокойным взглядом, словно и правда что-то знала, и в этом чувствовалось нечто материнское: мол, точно все в порядке? Все нормально? Казалось, она вот-вот одернет на нем пиджак или поправит носовой платок в кармане — поправила бы, если бы он был.

И тут Щепка нагнулась завязать шнурки. Томас дернулся заслонить