Наставница Эйнштейна. Как Эмми Нётер изобрела современную физику - Ли Филлипс

вскоре после того, как те решили наложить косвенное вето на заявку Нётер, отложив ее, но не отклонив официально. Гильберт договорился с чиновниками, чтобы Нётер разрешили вести занятия, которые официально будут числиться за ним – разумеется, бесплатно. Она начала преподавать практически сразу как замещающий его преподаватель и жила очень скромно на небольшие средства, полученные в наследство.

* * *

Вторая попытка была предпринята год спустя, летом 1917 года. До гёттингенских математиков дошел слух, что Франкфуртский университет собирается попробовать переманить их Эмми Нётер и какими-то обходными путями добиться ее хабилитации там.

Ответ пришел на удивление быстро. Министр заверил их, что волноваться не о чем: Нётер не позволят пройти хабилитацию во Франкфурте, а потому нет риска, что они из-за этого ее потеряют. И, если их все еще волнует ответ на этот вопрос, ее хабилитации не допустят ни в Гёттингене, ни где бы то ни было еще.

* * *

Почва для новой попытки была подготовлена к концу Первой мировой войны и моменту падения немецкой монархии. Общество переживало период внезапной либерализации, и перед женщинами начали открываться новые возможности. Именно тогда Альберт Эйнштейн лично заинтересовался делом Нётер.

Альберт Эйнштейн еще не был той международной суперзвездой, которой он вскоре станет, но уже пользовался в академическом мире уважением и, судя по всему, это понимал. Он получил копию опубликованной статьи о теореме Нётер, что дало ему новую возможность попытаться усвоить ее выводы и то, что из них следовало. Статья произвела на него впечатление. Вскоре по окончании войны он писал Феликсу Клейну: «Получив новую статью фройляйн Нётер, я вновь почувствовал, как чудовищно несправедливо то, что ее не допускают [к хабилитации]. Мне бы очень хотелось, чтобы мы энергично взялись за Министерство. Если Вам это не кажется возможным, я сам приму меры»[216].

Клейн не возражал. Более того, он сообщил, что результаты, достигнутые Нётер только за прошедший год в качестве неоплачиваемого, неофициального ассистента, превосходят достижения любых других сотрудников, включая штатных профессоров отделения – в том числе его самого и Гильберта.

Университет направил в министерство новую заявку, к которой в качестве сопроводительных документов была приложена статья с теоремой Нётер и еще одна ее публикация[217]. Входившая в пакет документов аннотация Нётер к этим работам, в которой отразилась характерная для нее скромность и склонность недооценивать собственную работу, гласила, что обе статьи были «отчасти результатом помощи, которую я оказывала Клейну и Гильберту в их работе над общей теорией относительности Эйнштейна».

Согласно общему мнению исследователей, «помощь», о которой пишет здесь Нётер, была оказана потому, что Гильберт и Клейн обратились к ней за советом, когда их озадачило то, что в рамках теории Эйнштейна, казалось, не соблюдается принцип сохранения энергии.

Сторонники Нётер были полны надежд, поскольку министерство теперь возглавляли люди совсем других политических взглядов, чем раньше. Теперь у немецких женщин было даже право голоса (они получили его немного раньше, чем это право завоевали женщины в Соединенных Штатах).

Тем не менее постановление 1908 года, запрещавшее женщинам преподавать в немецких университетах, никогда официально не отменялось. Но 4 июня 1919 года Министерство образования в качестве исключения одобрило хабилитацию Нётер.

Год спустя министерство наконец отменило закон о недопуске женщин в ответ на петицию феноменолога из Гёттингена, Эдит Штайн, убитой нацистами в 1942 году и канонизированной католической церковью в 1998-м (убита она была из-за своего еврейского происхождения, а канонизация стала возможной из-за ее обращения в католичество)[218]. Штайн была двоюродной сестрой математика Рихарда Куранта, который, как мы увидим в следующих главах, сыграл роль в популяризации открытий Нётер. 21 февраля 1920 года министерство постановило, что «принадлежность к женскому полу не может считаться препятствием для хабилитации»[219].

* * *

Пытаясь понять прошлое, важно избежать анахронизма. Если мы искренне хотим понять мотивы и поступки людей иной эпохи, не нужно переносить свои взгляды и убеждения в то время, к которому они неприменимы. Разумеется, нельзя и не нужно уклоняться от того, чтобы оценивать людей прошлого в свете наших нравственных принципов. Чудовищные исторические деяния остаются чудовищными, как бы их ни приветствовали в момент совершения. Избегая таких суждений, мы не смогли бы ничему научиться у истории или оценить прогресс справедливости и равенства. Я имею в виду нечто более прикладное: только понимая мировоззрение людей предшествующих эпох, что бы мы о них ни думали, можно постичь их поступки и слова. В противном случае их смысл до нас не дойдет.

А потому обратите внимание на то, чего Гильберт не сказал. Он не говорил, что Нётер должна пройти хабилитацию из-за прав человека, или женского равноправия, или равенства, или справедливости. Он не говорил, что дискриминация по половому признаку неоправданна и аморальна. Он не прибегал к языку прав или равенства.

Гильберт утверждал, что пол Нётер не имеет значения: дело происходит не в бане. Для науки полезно, когда нанимают лучших, и она была лучшей. Ничто иное не следовало принимать в расчет.

В своих взглядах Гильберт был совершенно одинок. Все прочие защитники права Нётер на хабилитацию отстаивали его, несмотря на пол кандидатки. Как мы видели, многие постарались подчеркнуть, что Нётер была особым случаем, который следовало рассматривать как исключение, и что ее хабилитация определенно не должна была означать изменения политики.

Для Гильберта любой политический курс, препятствовавший прогрессу науки, был именно потому (а не из-за несправедливости в отношении отдельных людей) ошибочен.

В этой связи стоит отметить, как интересно использует слово несправедливость в своем письме в поддержку хабилитации Нётер Эйнштейн. Здесь он задевает струну, к которой другие ее сторонники никогда не притрагивались. Эйнштейн был человеком, опередившим свое время еще больше, чем Гильберт. Его острое чувство социальной справедливости ярко проявится, когда, бежав от нацизма и переехав в США, он столкнется с новой формой фашизма. То, как неутомимо Эйнштейн выступал за права афроамериканцев и осуждал сегрегацию, много говорит об этом выдающемся человеке[220].

Гильберт никогда особенно не заботился о том, чтобы воздать Нётер должное за ее работу или, если уж на то пошло, не слишком интересовался признанием собственных заслуг. Вспомним, с какой легкостью он был готов отказаться от любых притязаний на лавры создателя общей теории относительности. Его несгибаемая преданность истине и прогрессу науки и математики – принципам, ради которых он без раздумий был готов рискнуть собственной карьерой и репутацией, – были его единственным стимулом. Я не нахожу убедительных доказательств, что Гильберт был чрезмерно озабочен помощью Нётер как человеку – до ее хабилитации или после. Но есть множество свидетельств, что он видел в