Фуга - Елена Владимировна Ядренцева

Беловолосый коснулся губами ее плеча и еле заметно спустился вниз по руке.

— Ты губы вымажешь. — Ксения отстранилась. — В моей силе. Которую я не разрешала тебе пить.

— И сила не твоя, — ответил Белый хрипло, встав на колени, — и пить я еще толком не начал.

«Белые волки, — подумала Ксения, — белые волки. Моя черная кровь капает на снег».

Белый раскрыл ладонь. На ней лежал ее кулон, браслет Леди, серьги-сердечки — видела у Роуз.

— Еще ручка мальчишки, — сказал Белый. — Того, который все время с тетрадкой. И девчонка. Приведи мне ее, и я дам тебе выпить рыжую. Или ее муженька. Да кого угодно.

— Да, — ответила Ксения, сама не зная почему: от страха ли, от восхищения ли, ну или просто — голова кружилась, как после дня работы, как во сне, — да, я все сделаю. О да, о да.

«Из всех существ этого и подземного миров ты ведь единственный, кого боялся мой отец».

Этот запах — черного чая и старого дерева — Томас узнал бы где и когда угодно. Единственная на сейчас проблема заключалась в том, что в лавке Йэри он оказываться не планировал. Он только что показал Щепке ее комнату и отстраненно подумал о том, что его прежняя жизнь в городе закончилась, так толком и не начавшись. Она состояла из чужих просьб и ходьбы пешком, и в ней почти отсутствовал личный смысл, но в том был какой-то свой покой. Сейчас Томас даже сказал бы — своя прелесть. По крайней мере, никто на него не смотрел исподлобья в его же доме так пристально, что хотелось не то отойти, не то и вовсе увернуться. Бедный Рысь, как он это выносил!

Томас пытался с ней поговорить, но все его попытки провалились одна за другой. Пока они шли из Приюта, он закинул ее рюкзак себе на плечи, и тот оказался в два раза тяжелее, чем девочка комплекции Щепки вообще могла поднять.

— Что же у вас такое в рюкзаке?

— В смысле — «такое»?

— Очень тяжелый.

— Я сама не знаю.

Она умудрялась не смотреть ему в глаза — но не брать же ее за подбородок и не заглядывать в лицо? Выйдет совсем странно…

Городские барышни обычно хотели, чтобы их утешали. Возмущались, но ждали от него поддержки, помощи… чего там еще. Эта — не ждала. Томас решил попытаться еще раз, с откровенности:

— Хотите плакать — плачьте.

— Я не плачу.

И вот эта осязаемая неловкость, вот этот скрытый смысл, которого нет, он так и будет между ними висеть, постоянно? Это из-за того, что он видел ее прошлое? Или потому, что увел из Приюта, как будто так и надо, будто между ними были какие-то узы, хотя их нет? Да почему все так сложно?!

В гостевой спальне он по-прежнему спал сам, в отцовской можно было заблудиться, поэтому он отдал ей свою детскую. Ни «что такая маленькая?», ни «прошлый век вообще!» — ничего такого, хотя бы понятного Щепка не сказала, только «спасибо» — и уселась на кровать. Томас принес ей простыни, подушки, зачем-то свой чистый халат из кладовой, хотя он явно был Щепке велик.

Что еще нужно гостям? Последний раз кто-то посторонний ночевал здесь при отце. Сообразить бы…

Полотенце. Еще одно. Каких-то книг на тумбочку. Выгрести из нее свои тетради пятнадцатилетней давности, целую стопку. Кувшин с водой. Туфли с узорами, домашние. Вешалки-плечики. Подсвечник. Ваза для цветов.

Все это Томас складывал и расставлял сам. Щепка так и сидела на кровати. Эта ли девочка к нему пришла недавно и требовала объяснить, как читать книги?

— Вы не забыли книгу о все потерявшем мастере?

— Она же Рыси.

— Нет, она моя.

Собственное упрямство, конечно, смешило, но их общее преклонение перед Рысью раздражало. Как он осел на пол, и как посмотрел на каждого по очереди, и как покачал головой — и на беловолосого не кинулся никто, хотя по глазам было видно, что хотели.

— Я забыла ему отдать, она в рюкзаке.

— Ну не в последний же раз вы виделись, — сказал и сам себя отругал — явно не в последний, но момент для снисходительных успокаивающих сентенций все равно не очень-то подходящий. Горожане обычно успокаивались одним его присутствием, а эта… — Зачем так нервничать? — спросил и тут же фыркнул: «Себя спроси о том же самом, тактичный ты наш». — Я не хочу… — начал и сбился. «Перед ней еще отчитываться?» — У меня нет ни малейшего намерения вас оскорбить, или унизить, или еще что-нибудь. Может быть, вы не будете вот так?..

Щепка быстро глянула на него и не ответила, уставилась в пол, и Томас вдруг понял, что каждой несчастной женщине из комитета, каждому любопытному ребенку он теперь должен будет объяснить, почему взял девчонку из Приюта. Может, сказать, что она родственница? Дальняя. Никто не видел, правда, как она въезжала, но можно сказать, что у мастеров есть свои тайны…

Лана бы не одобрила этих уверток. Да Лана всю его жизнь в последние два года не одобрила бы, чего уж там.

Щепка ссутулилась на кровати, уставилась на сцепленные руки, будто о чем-то сосредоточенно молилась. Он же не знает даже, чем ее накормить. Как у них принято в Приюте? Может, они все там молчат целыми днями, стоит мастеру выйти за порог?

— Щепка, — вздохнул, зажмурился, подыскивая слова, и вдруг почувствовал запах лавки Йэри.

Что ж, прекрасно.

Йэри сидел на полу и по одной складывал книги в сундук — каждую открывал, пролистывал и аккуратно добавлял к другим. Большие и маленькие стопки были повсюду: на полу, на кровати, в других распахнутых пестрых сундуках. Они еле заметно покачивали крышками и вдруг напомнили Томасу гигантских и жадных птенцов.

— Здравствуйте, — сказал Йэри, не поворачиваясь, и Томас поздоровался в ответ. Нет, конечно, он хотел бы сюда попасть, но не так же стремительно. И Щепка там одна осталась.

— Вы куда-то уезжаете?

— Да как вам сказать. — Йэри легко встал. — Уместнее будет сказать: вновь обретаю родину.

Тут только Томас рассмотрел его мундир: синий с темно-коричневым, медным, что ли, шитьем, цветами, птицами — и петлицей мастера, из которой торчал ландыш. «Смех и радость» — старинное значение, избыточное.

— Ручку, — сказал Йэри. — Обычно я храню там ручку. В петлице. Мало ли что.

Синий мундир носил только один мастер в истории.

Томас потряс головой. Зажмурил глаза. Ни ландыш, ни форма мастера не исчезли. Срочно нужно было что-то сказать, как-то подтолкнуть время, чтоб оно снова двинулось и хоть что-то стало понятно. И Томас спросил самое простое:

— А где вы взяли ландыш в октябре?

— Ой, право, бросьте. Это все, что вас волнует?

Йэри стоял безмолвный и торжественный, как будто сдержанно сияющий, неясно почему. Впервые Томас разглядел, какой он статный и какой, оказывается, молодой.

— Надеюсь, вы не упустите всё, как в прошлый раз.

— В прошлый раз?..

— А, вы так и не поняли. Не важно.

Слова закончились. Как спросить то, о чем не спрашивают?

— Да, — сказал Йэри, — вы всё верно поняли. Да, это я тот самый мастер, который упустил собственный город. Я проклятый гордец, все потерявший. И более того, я же и автор вашей с Рысью любимой старой книжки.

Йэри улыбался. Его будто отпустила и ломота в костях, и усталость от пребывания на одном месте, и просто усталость. И волосы у него сменили цвет перезаваренного чая на светло-коричневый. Молодое дерево.

— Нам всем дается второй шанс, — сказал старый друг отца, старший приятель Томаса, мастер из книжки. — А я отправлюсь домой и буду ждать, пока вы все тут справитесь.

— Справимся с чем?

Йэри махнул рукой и уселся на один из сундуков, вытянул ноги.

— Давайте без чаепития сегодня, — сказал он. — На нас и так, того гляди, что-нибудь свалится. Неприлично такие вещи обсуждать вслух, но раз уж я решил, что все будет в порядке…

Вот с таким же серьезным видом Йэри рассказывал сказки, когда Томас был ребенком. Эти истории тогда были его сокровищем.

— Дело в том, — проговорил Йэри, и Томас медленно опустился