Наставница Эйнштейна. Как Эмми Нётер изобрела современную физику - Ли Филлипс

без стеснения участвуя в любительских антропологических штудиях, которым предавались его коллеги. Что касалось Клейна, когда речь заходила о притоке математиков еврейского происхождения на математические факультеты немецких университетов, он приветствовал «свежую кровь», которая, подобно укрепляющему бальзаму, шла на пользу немецкой математике. Разумеется, вливание этой свежей крови обеспечивали и евреи, обратившиеся в христианство. Еврейство и то влияние, которое оно оказывало на математический стиль, было в крови, и крещение на него не влияло.

На личном уровне Клейн подыскивал места для многих коллег-евреев, иногда с раздражением обсуждая с ними то прискорбное обстоятельство, что из-за своей расы они могут столкнуться с неприязнью. Институт или отделение зачастую с готовностью принимали определенное количество евреев, но ситуация обострялась, если тех становилось чересчур много, и Клейну при строительстве своей математической империи приходилось решать непростые задачи, добиваясь демографического равновесия. Я бы почувствовал, что допустил здесь небольшую неточность, если бы не напомнил читателю, что в то время многие высшие образовательные учреждения в других странах, в том числе США, также вводили сходные неофициальные или негласные квоты[252].

В этом отношении, как и в столь многих других, Гильберт опять выделяется из толпы. Нас может удивлять, почему его слова, которые приведены ниже, так часто цитируют. Разве это не констатация очевидного? Но это все равно, что критиковать Шекспира за то, что тот использует слишком много шаблонных фраз. Гильберт произнес эти слова в ином контексте: то была речь в поддержку международного сотрудничества математиков, возродившегося после Первой мировой войны. Но это заявление прозвучало бы еще острее в ситуации, сложившийся несколькими годами позже:

Давайте задумаемся о том, что мы как математики находимся на высочайшей вершине цивилизации точных наук. У нас нет иного выбора, кроме как занять это высочайшее из положений, ибо все границы, в особенности национальные, противоречат природе математики. Совершенно не понимает нашу науку тот, кто проводит различия меж народами и расами, причем на весьма шатких основаниях. <…> Математика не знает рас и географических границ. Для математики весь мир культуры – одна единая страна[253].

Немецкие расовые теории, которые серьезно воспринимали Клейн и его друзья, могут показаться извращенными и глупыми. Но нет ничего опаснее идеи. К 1930-м годам академически презентабельные теории о различии способностей представителей разных рас, к которым часто прибегали, чтобы превознести характерный для евреев математический склад ума, или применяли, по крайней мере, нейтрально, быстро превратились в зловредный расизм, видевший в евреях захватчиков и растлителей добродетельного немецкого общества, чьи декадентские математику, точные и естественные науки следовало вытравить во имя истинно арийской разновидности этих дисциплин. В научных журналах появлялись вполне академические статьи, в которых объяснялось, каково разлагающее воздействие еврейской математики и точных наук. В одном из образцов такого абсурдного анализа математика Гильберта приводилась как типичный пример «немецкого типа математики», тогда как математика Нётер была примером совсем иного рода[254]. Эйнштейн, теперь уже достигший статуса знаменитости, стал в немецкой прессе популярным мальчиком для битья. Авторы-антисемиты использовали контринтуитивную природу теории относительности для того, чтобы высмеивать Эйнштейна как представителя растленной еврейской науки, очевидным образом лишенной смысла. Один немецкий журнал поместил на обложке его фотографию с подписью: «Еще не повешен»[255].

Древний предрассудок в прошлом влиял на перспективы Эйнштейна не столь очевидным образом, чего сам он подчас не замечал. Эйнштейн получил свою первую работу по специальности (в Цюрихском университете) несмотря на то, что сотрудники факультета были полны сомнений по поводу его «иудейского» происхождения[256]. В своем отзыве они писали, что их могли бы насторожить неприятные иудейские черты характера, если бы рекомендация одного из знакомых Эйнштейна не убедила их в том, что тот представляет собой исключение из правила.

Нацисты могли воспользоваться рядом существовавших до того причудливых расистских концепций в сочетании с древней ненавистью, чтобы такие меры, как изгнание евреев из университетов и с государственной службы по всей Германии, оказались приемлемыми для критической массы не только невежественных селян, но и интеллигенции. И мир никогда не забудет и не должен забывать о составленном вслед за этим каталоге ужасов.

* * *

Складывается впечатление, что для жителей некоторых мест было особенно характерно раздражение по адресу еврейских интеллектуалов. Евреи составляли примерно 1 % населения Германии, но около 8 % – преподавателей немецких университетов. В дни, предшествовавшие захвату Гитлером государственной власти, враждующие политические партии формировали вооруженные отряды, чтобы вести борьбу на улицах, срывать проводившиеся соперниками митинги и защищать своих сторонников. Нацистские военизированные формирования назывались штурмовиками, или отрядами SA (Sturmableitung). Они не только участвовали в межпартийных конфликтах, но и принудительно проводили в жизнь программу национал-социалистов, прибегая к запугиванию и насильственным посягательствам на евреев и их собственность. Вплоть до наших дней их прозвище, «коричневорубашечники», остается синонимом фашистского насилия.

Поскольку в 1930 году Гильберт вышел на пенсию и покинул Гёттингенский университет, ему не пришлось непосредственно иметь дело с тем, что надвигалось. Он оставался в Гёттингене до самой своей смерти, произошедшей в 1943 году.

В 1933 году, когда нацисты получили власть над Германией, Эмми Нётер оказалась одной из первых, кого без церемоний уволили во время того, что превратилось в серию чисток, после которых на государственных и академических постах евреев не осталось. Примечательно, что приказ о ее увольнении отсылал к новому закону, предусматривавшему отставку евреев с государственной службы, но, как было сказано выше, при назначении Нётер на ее должность особо подчеркивалось, что она не будет госслужащей. Однако скромный статус защитить ее не смог.

Предвидя будущее, некоторые ученые к тому времени покинули Германию. Эйнштейна уже не было в стране, когда нацисты пришли к власти. Они украли его счет в банке и недвижимое имущество, заявив, что в его загородном доме было обнаружено опасное оружие (которое на поверку оказалось хлебным ножом)[257].

Эйнштейн до конца жизни сохранит неприязнь к Германии. Он даже порицал своего друга Макса Борна, когда в 1953 году тот вернулся на родину, чтобы способствовать «демократическому восстановлению страны», и критиковал других, кто после войны решил вернуться[258].

Позднее друг Нётер, математик Павел Александров, опишет это событие так:

Через несколько месяцев над немецкой культурой и, в частности, над тем ее очагом, которым столетиями был Гёттингенский университет, разразилась катастрофа фашистского переворота, который за несколько недель развеял по ветру все то, что создавалось длинным рядом десятилетий. Произошла одна из величайших трагедий среди всех испытанных человеческой культурой со времен возрождения, трагедия, несколько лет тому назад казавшаяся невероятной и невозможной в Европе XX века. Одной из ее многочисленных жертв оказалась созданная Эмми Нётер гёттингенская алгебраическая школа: ее