Девочка и тюрьма. Как я нарисовала себе свободу… - Людмила Владимировна Вебер
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Я забираюсь на этот постамент, присаживаюсь над дыркой и оказываюсь прямо лицом к двери. Стараюсь смотреть куда-то в пол, но все равно краем глаза вижу ноги этого прелестного господина. А еще замечаю за его спиной того парня с повязкой, который все вышагивает по коридору туда-сюда. Просто чудесно! Выйдет ли из меня хоть капля, вот так, при «свете софитов»? А ведь мне очень надо! Дорога заняла много-много часов, и, хоть я предусмотрительно почти ничего не пила, в моем организме, оказывается, имеется куча жидкости… Которая сейчас требует выхода!
Я не эксгибиционист ни разу, а прямо-таки наоборот. К тому же тема туалета для меня, типичной благовоспитанной девочки, была всегда несколько табуирована. Нужно в туалет где-нибудь в гостях – просишься туда как-то осторожно, подбирая выражения. И в удобный момент, чтобы никто не стоял слишком близко к этому самому туалету. А если в туалете есть раковина, то ура! Тут же включаешь воду, чтобы скрыть все неделикатные звуки. И так далее и тому подобное… Но год в тюрьме, в условиях без какой-либо приватности, явно «пошел мне на пользу». Все эти милые сцены: досмотры с раздеваниями, «голые дни», заглядывание в прокладки – вихрем проносятся перед моим внутренним взором. Моя рефлексия длится ровно секунду. Что ж, смотрит ли кто-то на меня, слышит ли – какая разница?! Пофиг!.. И я почти равнодушно «делаю свои дела»…
Потом наступает долгое ожидание в душной конвойке. Моих соседок уже и отвели, и привели, а я все сижу! И от этого сидения на одном месте просто изнемогаю… Наконец, спустя несколько часов меня выводят в коридор. Там стоят «мои» подельники. Я не видела их уже много месяцев. Полянкин-старший мне кивает, а младший бурчит что-то вроде: «Здрасьте…» Ого! Что это? Обрели тюремную вежливость? Но Виталик молчит и делает вид, что меня не существует…
Нас, заключенных, четверо. И конвоиры – тверские, которых всего двое, плюс один мосгоровский – какое-то время совещаются. Как нас всех так сковать, чтобы отвести в зал заседаний? По правилам, каждый заключенный должен быть прикован к человеку с погонами. А еще по одному конвоиру должны идти свободными, без наручников спереди и сзади. У нас же такой расклад не выходит.
И они придумывают: переплетают руки Виталика и Полянкина-старшего, а-ля «парочка» на прогулке. А сами кисти рук – в наручники. Причем перед туловищем, а не за спиной, как полагается сковывать заключенных мужского пола. К ним же пристегивается конвоир. Получается эдакая цепочка из трех «скованных одной цепью». Со мной и Полянкиным-младшим проделывают то же самое. Мы становимся второй цепочкой. Мосгоровский конвоир встает впереди, а парень с повязкой – позади. Вот так кортеж!
Начинаем движение. Как же неудобно! Идешь и все время смотришь вниз – как бы не наступить на идущих рядом, как бы не споткнуться и не упасть… Поднимаемся по какой-то глухой лестничной клетке. Это еще более неудобно! Один пролет, второй, третий, четвертый… Идем быстро, мое сердце колотится – то ли от долгого подъема, то ли от мандража. Совсем близко пыхтят Полянкин-младший и конвоир… Тут обычные лестничные марши сменяются железными, типа чердачных… Взбираемся по ним. Под самую крышу. Дверь открывается, и мы вдруг сразу же оказываемся в зале заседаний.
Там пусто. Нас заводят в специальный отсек для арестных заключенных. Он с прозрачными стенами, и я уже знаю, что эта штука называется «аквариум». Мне рассказывали, что в Мосгорсуде – в отличие от районных судов – в залах нет клеток. «Так более гуманно». Но эта гуманность только видимая. Когда начинается заседание, я понимаю, что в этой стеклянном боксе – ничего не слышно! Он почти непроницаемо-сплошной, с небольшим отверстием сбоку, типа кормы. И с вертикальной щелью с фронтальной стороны. Такой узкой, что толку от нее немного. Через нее еле улавливаешь какие-то обрывки фраз. Сам зал большущий, и остальные участники процесса – сидят где-то там, далеко. И тут, в «аквариуме», едва понимаешь, что же там такое происходит в этом зале?..
А происходит там все то же самое. Судья, которого я даже не разглядела – мужчина это или женщина – продлевает наш срок содержания под стражей еще на месяц. И, как обычно, в очень быстром темпе. Марк едва успевает подойти к щели и проговорить в нее: «Мы подадим апелляцию!» – как их с Геной начинают выгонять из зала. Я лишь устало киваю в ответ. Я уже железно понимаю, что все эти суды по мере пресечения и все апелляционные слушания по ним – чушь собачья! Какой это уже по счету суд? Пятый? А может уже шестой? И каждый раз одно и то же – «…может скрыться от следствия и суда… продолжить заниматься преступной деятельностью… иным образом воспрепятствовать производству по делу…» Все эти УПКашные фразы, которые слово в слово переписывались из одного постановления в другое – причем абсолютно для всех. Одинаковые слова для всех заключенных всей нашей необъятной родины…
Около полуночи – я снова на сизошной «сборке». Поскольку привезли меня поздно, досмотры и сканирования снова заняли несколько часов… Дактилоскопический сканер снова завис, ни в какую не желая считывать мои пальцы. Дежурка и кремом их смазывала, и уже сама по-разному прижимала к стеклу сканера – то сильно, то слегка боком, то совсем легонько. А на экране – все выскакивала ошибка. Наконец, она сдалась:
– Ну все, хватит! Черт с ними, с этими отпечатками! Иди давай!..
Ну я и пошла… Мое дело подчиняться…
Надо сказать, что дальше с этим сканером все проходило именно в таком ключе: в половине случаев отпечатки – мои или других женщин – не считывались, и дежурки, чертыхаясь, махали на это дело рукой. Установка в СИЗО этого агрегата, призванного отслеживать, кто в такой-то день покинул изолятор и кто сюда вернулся, фактически обессмысливалась. Процесс сканирования проводился для проформы. Считались – не считались твои отпечатки – плевать, иди дальше… Эта штука лишь отнимала драгоценное время заключенных, удлиняя ночные пыточные досмотры…
А еще это сканирование вроде бы означало, что электронные отпечатки пальцев попадали в какую-то общую надзорную базу. И, значит,
