Девочка и тюрьма. Как я нарисовала себе свободу… - Людмила Владимировна Вебер
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Наконец из коридора далекий дежуркин голос начинает выкрикивать фамилии. Ну все! Прибыли судовые КАМАЗы! Начинается суета. Те, кого называют, спешно подхватывают свои сумки и выбегают из камеры. Остальные тоже собираются, застегиваются, подтягиваются ближе к выходу. Кто-то мчится в туалет. Напоследок.
Услышав «Вебер!», я выхожу из камеры. В коридоре, рядом с предбанником, над столом стоит дежурка. Я подхожу к ней. На столе – лежит стопка серых картонных папок «Дело». Верхняя папка открыта.
– Так… Вебер… Людмила Владимировна?..
– Да…
– Бери паек.
Ах да, паек! На полу у стола стоит огромная картонная коробка, а в ней – ровными рядами вложены уже знакомые мне коробочки «Рациона питания». Я сто раз видела их пустыми, но то, что там внутри, сама еще не пробовала. Вытаскиваю одну и шагаю в предбанник. Здесь поджидают два камазовских сотрудника в зимнем форменном обмундировании. У одного в руках что-то вроде небольшого блокнота в руках. Только вместо чистых листов – разлинованные. Он задает вопросы и заполняет один из этих «путевых листов»:
– Фамилия, имя, отчество?
– Вебер Людмила Владимировна…
– Какой суд?
– Басманный…
– Что везешь с собой?
– Вы о чем?
– Какие продукты?
– Э… Вода, шоколад, орехи… Йогурт… Вот паек еще – показываю серую коробку.
– Лекарства есть?
– Нет.
– Проходи!
Я выхожу на улицу. Уже совсем светло. И хотя на дворе конец марта – стоит настоящий мороз! Рядом топчутся те, кто вышел до меня. Курят. Я спускаюсь с крыльца, отхожу подальше и оглядываюсь. Весь этот подвальный этаж нашего корпуса и уличное пространство у входа словно бы утоплены в длинном бетонном тоннеле. То есть центральная сизошная площадь находится прямо над нашими головами. А мы тут – внизу. У двери к стене прислонены несколько деревянных ящиков, заботливо прикрытых газетами. Замена лавочек? По одну сторону от входа – штук десять зеленых мусорных контейнеров, а по другую – гигантский завал из железного тюремного барахла: тумбочки, шконки, лавки, решетки. Все ржавое, покореженное. То тут, то там шныряют кошки…
Я глубоко вдыхаю морозный воздух. И на крошечную секундочку чувствую что-то вроде проблеска радости. Пусть здесь жутко несет помойкой, и место это – настоящая свалочная клоака. Но после вонючей конвойки – это просто Альпы!
Выходят наши конвоиры, говорят: «Проходим!» Быстрыми широкими шагами устремляются вперед. Нас, судовых, человек двадцать пять. Мы мелко семеним за ними, едва успеваем. Поднимаемся по тоннелю наверх. Вдоль тоннеля – череда припаркованных сине-белых КАМАЗов с надписью «Полиция» У одного из них останавливаемся.
Один конвоир залезает вовнутрь, и с грохотом откидывает железную лестницу. Женщины выстраиваются в очередь и начинают по ней взбираться. Вернее, карабкаться – лестница очень уж крутая. Влезаю и я. Основное место внутри занимают два длинных прямоугольных отсека, они отгорожены от тамбура решетчатыми дверями. Сейчас обе эти двери распахнуты, и нужно пройти в один из отсеков. На выбор. Но я мнусь – ведь там все будут курить! Спрашиваю: «А можно мне в “стакан”?» Оба «стакана» – одноместные крошечные отсеки, похожие на те, в которых меня уже возили – стоят запертые.
– В «стакан»? А чего так? Садись со всеми! – недовольно хмурится конвоир. Ему, видимо, не охота возиться со «стаканом», с открыванием-закрыванием лишних дверей.
– Меня укачивает! – вспоминаю я советы опытных путешественниц. И этот аргумент срабатывает.
– Ладно, встань сюда. Жди.
Я встаю рядом с ним и жду. Когда в автозак поднимается последняя женщина, конвоир запирает оба отсека, открывает «стакан». Ох. Настоящий гроб! И я лезу в него добровольно! Но лучше уж сюда, чем в клубы табачного дыма. Я втискиваюсь на узенькую скамеечку. «Стакан» закрывается. Нет, это не гроб. Это настоящая морозильная камера! От стен, от скамейки, отовсюду исходит леденящий холод! Я же вроде подготовилась и оделась как можно теплее! Но это ничуть не спасает. И я промерзаю насквозь за считанные секунды.
В машине запускается мотор, трогаемся с места. И воздух мгновенно заполняют выхлопные газы. Специфические такие, от солярки. Какая же это гадость, какая вонь! Что ж, холод – это еще не самое тут плохое. Добавилась газовая атака. Теперь я в газовой камере!
…Я не понимаю, как долго мы едем. По ощущениям – бесконечно. Когда тебя физически пытают, время растягивается. Здесь примерно то же самое. Когда КАМАЗ приходит в движение, то выхлопы слегка рассеиваются, а когда начинает елозить на одном месте – видимо, на светофорах, в пробках – то и дышать становится нечем. Но в движении все хотя бы прогрелось, так что холод перестал быть таким доставучим.
Наконец, мы останавливаемся. Мотор глушится. В тишине слышу, как болтают и смеются девчонки в отсеках. В тамбуре возится конвоир.
– Командир, куда приехали? – раздается женский голос.
– Не знаю… – бурчит он в ответ.
И он ведь не врет. По правилам, сотрудник, запертый с нами внутри КАМАЗа, тоже оказывается в совершенной изоляции. Зачастую он действительно не знает, куда в данный момент подъехала машина, и не может отсюда даже выйти, так как внутри на двери нет ручки, а замок открывается только снаружи!
Но вот дверь со скрежетом открывается. К нам врывается свежий воздух. Я встаю со скамейки, чтобы продышаться через отверстие глазка. Прямо передо мной – распахнутая дверь, кусок улицы, белеет снег.
– Преображенский суд! – кричит голос с улицы.
– Кто в Преображенский? – спрашивает конвоир, гремя ключами.
В одном из отсеков раздается голос:
– Я…
– И все? Ты одна?
– Нет, я тоже! – отзывается другая.
Конвоир откидывает железную лестницу и отпирает отсек. И к нам поднимается новый человек
