Девочка и тюрьма. Как я нарисовала себе свободу… - Людмила Владимировна Вебер
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Во время очередного визита ОНК мы спросили об этом правозащитников. Оказалось, что теперь по какому-то нововведению, людей, получивших приговор, станут пересылать в региональные СИЗО, расположенные на полпути в колонии. И там они должны будут дожидаться слушания апелляций. И что это делается вроде бы для того, чтобы в московских СИЗО не было бы перенаселения. Вранье это или нет, но сигнал был нехороший. Беспокойный…
Следующим по логике шагом был бы приказ следствию – по возможности ускориться в своих действиях. Чтобы человек до суда не сидел в изоляторе по году или два. А получал бы свой приговор как можно скорее. И ехал себе в колонию на максимально возможный срок! Произошло это или нет, я также не знаю…
Но думаю, что содержание людей в СИЗО по лет пять-шесть точно осталось в прошлом. И уж точно рекордные под восемь лет к 2018 году. Была тут одна легендарная барышня с таким невероятным сроком. Кореянка по имени Сун… как-то там. Со статьями 228 и 210, с кучей подельников и сотнями томов дела. Так вот – она просидела в СИЗО именно восемь лет! У нее прошло несколько судов, в том числе и суды присяжных. Были возвраты дела на дослед. Все это неимоверно растянуло ее пребывание на «шестерке». А дали ей лет пятнадцать или около того.
Я видела эту Сун пару раз во время выездов. На «сборке». Она, как только заходила в сборочную камеру, укладывалась на лавку, если были свободные места, и тут же засыпала. Хоть утром, хоть вечером. Ну конечно! Сколько раз ее вывозили в суды за все эти годы? Считаем: в неделю по три раза, а в году сколько недель? А сколько лет подряд? Выходит, тысячу раз? А может, две тысячи?.. И она, видимо, совершенно привыкла к этому образу жизни. Чувствовала себя на «сборке» почти как дома. Так что засыпала тут без проблем… За эти восемь лет Сун выучила русский язык, и сама писала свои апелляции, жалобы и ходатайства. Упрямо боролась за свою свободу. Ведь спасти ее могли только эта упертость и стремление идти до конца. Поскольку статья ее была наркотическая, и закон «день за полтора» для Сун не действовал. Как и для Раджабой…
Цыгане
Цыгане были второй ярко выделяющейся национальной диаспорой в камере, да и вообще в СИЗО. И поначалу у нас жили лишь две цыганки.
Одна из них – наша признанная певунья – Ленка Немцурова. Или «Немец», как ее иногда называли. Молоденькая девчонка лет двадцати пяти. Невысокая, с европейским лицом, с длинными неестественно густыми пшеничными волосами. Густота волос особенно бросалась в глаза, когда Ленка заплетала косу. И коса ее получалась толщиной почти с шею. Все вокруг только ахали: «Ах, какие чудесные волосы!» На что Ленка очень злилась: «Отстаньте! Обыкновенные волосы!» Она очень боялась, что такие комплименты могут вызвать «сглаз». И частенько засовывала свой длинный хвост под кофту. Прятала.
Когда Немцурова молчала, когда не было видно ее сильно подпорченных зубов и она спокойно и надменно смотрела на тебя своими светло-бирюзовыми глазами, ее лицо выглядело удивительно прекрасным. Лицо того же средневекового типа что и у «Девушки с жемчужной сережкой». И я это постаралась подчеркнуть, когда рисовала ее портрет.
Она попросила нарисовать портрет в первые же дни моего пребывания в 107-й. Но дальше мы с ней почти не общались. Ленка жила в противоположном углу камеры, она была «крышей» у второй нашей цыганки. По имени Мамика. Они «семейничали». И проводили вместе все свое время. Ленка говорила, что Мамика – ее какая-то дальняя родственница. Вполне возможно, ведь наверное все цыгане друг другу какие-то родственники…
Мамике было лет сорок пять, но выглядела она лет на пятнадцать-двадцать старше. Грузная, с обвисшим лицом, с неряшливым узлом редких полуседых волос. Однако считывалась былая красота – результат причудливых генетических скрещиваний. Изумрудные глаза, особенно яркие на фоне нездоровой смуглой кожи. Ямочки на щеках, появляющиеся при улыбке. Улыбалась Мамика с удовольствием – к месту и не к месту. Она вставила себе по цыганскому обычаю коронки на все 32 зуба. Но коронки последнего поколения, белоснежно-фарфоровые. Поэтому, улыбаясь, Мамика старалась показать зрителю весь свой зубной арсенал.
«Наверное, это помогало ей мошенничать…» – думала я. Да, Мамика сидела за какое-то очень крупное мошенничество, связанное с «черным риелторством». К тому же их группе вменяли и 210-ю статью – организованное преступное сообщество. То есть это были очень мощные преступления, за которые грозили двузначные сроки. Мамике же дали «меньше меньшего» – шесть лет. Потому что она заключила сделку со следствием: попросту сдала всех своих подельников, дав на них показания. Поэтому судили Мамику отдельно. Она отсудилась и получила свой приговор гораздо раньше, чем вся остальная ее банда.
Немцурова же была начинающей преступницей. И сидела за очень смешное и жалкое преступление. Они с подружкой попытались украсть сторублевую футболку из магазина «Твое», но поцапались с охранниками на выходе из магазина. Ее даже избили при аресте, и на «шестерку» она заехала со следами побоев. О чем ей, как ни странно, наша медсанчасть выдала справку. Таким образом, Ленке с подельницей вменяли не обыкновенную кражу, как должны были, а по давней следаковской традиции – «разбой», вполне себе серьезную статью.
Я долгое время практически не замечала ни Ленку, ни Мамику. Они тусовались в своем углу. Не гуляли. Днем не появлялись ни в туалетной, ни на кухне. Мамика имела свой телефон, поэтому они бодрствовали по ночам, а днем отсыпались.
Так и жили наши цыганки, несмотря на разницу в возрасте, душа в душу, пока к нам не завели девчонок из 106-й камеры, среди которых тоже была цыганка. Роза Алексеева. И со знакомства с этой неоднозначной девушкой началась моя «цыганская» эпопея в СИЗО.
В первый раз я заметила Розу, когда спускалась со своей «пальмы». И вдруг смотрю: вместо моей нижней соседки пенсионерки Луизы, которая уехала в тот день на суд, лежит девушка непонятного возраста в бледно-фиолетовой махровой пижаме. Лежит и охает.
– Что случилось? – спрашиваю.
– Ох, мне очень плохо… Очень болит голова. Я страдаю от мигреней. Ох… Ах…
– Но что ты делаешь тут?
– Мне Луиза разрешила. Мне дали вот то место – наверху. Но там слишком ярко от лампы. Мне больно там лежать. Мне нужен
