Дом в степи - Сакен Жунусов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Случай, о котором вспомнил беглец, был памятен и Кургерею, и он рассказал его еще в тот вечер, когда ему выпало ночевать вместе с мальчишкой Жантасом.
Последняя песнь старого Кургерея
- Что ж, сынок, договорились мы из песни слова не выкидывать. Раз уж начал, надо рассказывать до конца. Но ты хоть представляешь теперь, каково нам раньше приходилось? С вашей, нынешней-то, жизнью и не сравнить...
Значит, как забрали тогда Райхан, так больше мы ее и не видели. И жизнь у меня пошла, прямо скажем, незавидная. Что ни день, то вызывают. То допрос, то обыск - замотали. И чего добивались? Иногда я сижу, сижу, да и подумаю: неужели единственная дочка Султана, всю жизнь прожившего в бедности, могла пойти против своего народа, могла плюнуть в гнездо, где выросла? Да никогда не поверю! Но поди-ка, докажи, им! Но в душе я верил в мою Райхан, верил и - ждал. Не могло так продолжаться бесконечно.
Затаскали меня по допросам,- мочи нет. И решил я податься из этих мест, поеду, думаю, туда, где меня не знают и не слышали о моем несчастье. Сколько же можно?.. И стал потихоньку собираться. Сразу-то не соберешься, не поднимешься... И уехал бы я, распрощался с родными местами, если бы не шофер Оспан.
Однажды, ночью уже, приходит он ко мне и приходит не один. Несколько стариков и с ними боевой один парень, тоже Оспан,- мы его за характер задиристый горластым Оспаном звали. Пришли они, расселись. Молчат. Но вижу - не в гости пришли.
- Кургерей-ага,- начал наконец горластый Оспан и на стариков посмотрел, как бы получая разрешение говорить от их имени,- мы специально пришли отговорить вас. Неужели вы думаете, что мы не видим, как вам приходится? Всем все известно. Нам же тоже больно за Райхан. Ведь мы ее еще вот такой знали, выросла на наших глазах. Но... осердясь на вшей, шубу не сжигают. Почему же вы собираетесь бросить всех нас? Какими глазами мы станем смотреть друг на друга?
Значит, пока всем нам было трудно, вы с Султаном из кожи лезли, чтобы только помочь нам, а теперь, когда вы в беду попали, мы вас отпустим бог знает куда? Да ни за что! Где же наша дружба тогда? Если вас будут притягивать к ответу за Райхан, пусть тянут и нас. Разве вы оставили бы нас в такой беде? Нет. Так вот, не оставим и мы вас... Кургерей-ага, беглецу земля всегда с подошву. Не лучше ли вам бросить все эти сборы и остаться в родных местах? Вместе мы жили, вместе и расхлебывать будем.
Хорошо говорил этот парень, умница был, жаль только, что учиться ему не пришлось. Уговорил он меня. Перед умными словами и бесстыжий остановится. Подумал я: куда, в самом деле, поеду, к кому? Тут хоть люди свои под боком... Остался.
Побежали дни, и забывать стали люди мои несчастья, кончились пересуды и намеки. Многие раньше даже здороваться со мной боялись, а теперь, глядишь, и в гости забегут, а когда и на улице остановятся, поговорят. Но оставался один человек, у которого я был как кость в горле,- Карабет. Он-то мне ничего не простил и прощать не собирался.
В войну мужчин в колхозе почти никого не оставалось, и поползло наше хозяйство по швам. Как подгнившая избушка, осело оно сразу на все четыре угла. И тут бросили нам из района подкрепление: Карабета. Рекомендовали его председтелем.
Кого-кого, а Карабета у нас знали как облупленного. Пошумел было народ, поволновался, но что поделаешь? Кое-кто предлагал в председатели меня, однако об этом и слушать не хотели. Человек я был теперь с пятном,- никак не хотят забыть Райхан... Выбрали Карабета.
С того дня, как он взобрался в председательское кресло, жизни мне в ауле совсем не стало. Бывало, столкнемся мы с ним на улице, остановит он меня. «Ну что,- спросит, дышишь еще? Дыши, дыши, недолго
осталось». Так я понимал, что он хотел извести меня, не торопясь, и у себя на глазах. Власть-то его теперь, что с ним сделаешь? Сам - председатель, а в районе Косиманов сидит. Никуда не ткнешься. Пробовал я на собраниях выступать, говорил, что председатель только и знает разъезжать по гостям да наливаться кумысом, так, толку-то что? Ну, поговорю я, все послушают, повздыхают, да и разойдутся ни с чем. Только себе хуже делал, Карабета злил.
Потом набор подошел, забрали меня в трудовую армию, и несколько лет я ничего не знал, что у нас в колхозе творится. Были, правда, письма, да много ли в письме скажешь... Но вот, когда вернулся я, после войны уж, так все увидел собственными глазами. Сейчас даже поверить трудно, до чего все плохо было. От колхоза одно название осталось. Народ в нужде, обносился так - смотреть страшно. Спичек нет, мыла, сахару, чаю. Ничего нет. Вот беда!
С шофером Оспаном мы встретились, он тоже успел демобилизоваться. Выволок Оспан из колхозного сарая свою полуторку и месяца три, однако, ковырялся с ней, на колеса ставил. А ни запчастей же, ничего. Сколько он с Карабетом ругался, чтоб тот хоть чем- нибудь помог! Но все-таки пустил машину - пошла. И стали мы с ним разъезжать.
Дороги наши - длинные дороги, даже райцентр километров за триста от железнодорожной станции. Так что, если даже что-то и поступает где-то на склады, то когда оно к нам попадет? Застрянет где-нибудь, разлетится по дороге. Это уж как водится. Поэтому стали мы с Оспаном добывать где что нам положено.
Трудно приходилось зимой. Машина наша не проедет, пробирались на верблюдах. Навалим, бывало, на четверть саней и - тронулись в дорогу. А снег, а буран, а морозы... Собачья работа. На лице живого места не оставалось, все обморожено. Верблюды еле тянут, так
что нам всю дорогу пешком приходится тащиться. Хлебнули мы с ним лиха.
И вот добрались мы как-то с ним до дому, еле-еле дотащились. Смотрю я на Оспана, от него одна тень осталась. Под собой тоже, ног не чую.
Но радость, когда мы появляемся,- весь аул сбежится. Женщины, старухи, ребятня. За неделю рассчитывают, когда мы вернемся, и уж в этот день выглядывают с
