Дом в степи - Сакен Жунусов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Я пошел обратно, к речушке. Но в наступающих сумерках разглядеть лицо не удалось: в воде маячил какой-то расплывшийся силуэт. Ни глаз, ни носа, ничего не видать.
Начал опять клянчить у Аускена, уверять его, что буду очень осторожен и не разобью зеркала. Он не давал его никому, потому что боялся - разобьют, а где его теперь купишь? Война, она все прибрала да попрятала, так говорят нам старики, а из тайников этих никогда и ничто не возвращается.
И не расстается со своим зеркалом Аускен уже года три. Он никогда не был женат, всю жизнь не думал о своей внешности. А тут с ним вдруг приключилось такое! Стал опрятно одеваться, подстригать ножницами усы, маленькую, торчащую бородку, выбривать щеки вокруг нее. Вот тогда-то и появилось у него зеркальце, с которым он нигде не расстается: ни дома, ни в гостях, ни на работе.
Каждый вечер, когда в домах аула люди собираются у своих очагов, Аускен отправляется по гостям. Сидит долго, неторопливо ведя разговоры. Больше всего он любит побеседовать с женщинами.
Наконец Аускену надоело мое нытье, и он извлек из своего глубоченного, как степной колодец, кармана бесценное зеркальце.
- На! Только не сломай,- еще раз предупредил он меня.
Напрасно я возился столько с этим маленьким осколком: в нем отражалось только что-то одно - или узкий, совсем заплывший глаз, или часть носа, даже не вся шишка! Всего лица мне так и не удалось разглядеть, как я ни вертел и ни двигал этот блестящий предмет. Так я и не понял: прав Аплаш насчет арбуза или нет.
Когда все собрались за ужином и пили чай, аксакал Жусуп пожалел меня:
- Ты с глазом не шути, дорогой! Совсем он у тебя плох. Сегодня же отправляйся домой, да смотри не застуди - ночью ветер холодный!
Шалтек, наш бригадир, весь потный от чая, услышав такую речь, недовольно поставил пиалу на дастархан и смахнул капли с лица:
- Ой, Жусеке, вечно вы из мухи слона делаете. Через день-два все пройдет!
После этих слов бригадира ребята будто сорвались:
- А кого завтра на грабли посадим?- не по возрасту смело заговорил Рахим, недовольно посматривая на старого Жусупа.
- Когда у меня палец распух, я же не бросал работу!- подхватил недовольно Ескен, самый маленький из нас.
- Ты что, захотел стать инвалидом?- раздалось над самым моим ухом из-за спины.
Потом кто-то больно ущипнул меня за бок, и я, устыдившись насмешек товарищей, стал отказываться от возвращения домой в такое горячее время. Но случилось все так, как сказал дедушка Жусуп.
- Ты что же Шалтек,- посмотрел он строго и осуждающе на бригадира,- люди стареют, а ты с каждым днем все больше и больше в детство впадаешь? Кому же неизвестно, что людей у нас не хватает? Дети за взрослых работают! Но почему он должен из-за этого глаз своих лишаться?! Ну, если ты знаешь больше врача - лечи! Не можешь? А кто отвечать будет, если мальцу хуже станет, а?- и Жусуп обвел всех внимательным взглядом.
Никто больше не посмел ему перечить.
На следующее утро меня отправили домой. На лицах моих товарищей, да и взрослых, я не увидел ни тени укора.
Если сказать всю правду, то возвращался я домой со страхом, отругает меня бабушка за мою опухоль! Больше всего я, конечно, боялся бабушки. И на это были свои веские причины.
Думал я еще и о другом. Об Ырыскельды, который нежданно вернулся с фронта. Ничего не писал домой из госпиталя и вот, как снег на голову свалился... Вот и я еду домой, будто раненый. Только бабушка моя не обрадуется такому возвращению и не устроит той, какой вчера был в доме Ырыскельды.
Люди нашего аула очень любят веселье. Празднуют по любому поводу: купил ли кто обновку, появился ли в доме с криком и плачем новорожденный, или семилетний малыш впервые переступил порог школы. Да мало ли что случается в каждом аульном доме такого, что, по мнению взрослых, должно быть обязательно отмечено не только членами семьи и родственниками, но и всеми, кто живет по соседству. Ведь о случившемся радостном событии должны знать все жители аула. Вот и приглашают к праздничному застолью, если не весь аул, то по крайней мере, всех родичей и соседей. А уж они-то разнесут эту весть не только по аулу.
Вот почему в маленьких саманных домиках набирается столько гостей, что другой раз и порог переступить трудно. Почетные гости занимают самую большую комнату, молодежь - помещение поменьше, а детвора набивается в прихожей, так что и повернуться негде. Угостившись, молодежь направляется в клуб, а их места занимают вновь прибывшие гости.
Но в первые годы войны люди, на которых обрушилось сразу столько бед, забыли, что такое развлечение. Каждый новый день, вместо радости, порог переступала беда. Из всех домов уже давно проводили на фронт мужей, отцов, братьев и сыновей. Но подрастали новые парни и тоже уходили туда, откуда еще никто не вернулся, откуда только приходили треугольные солдатские письма, да эти страшные, наводящие ужас на весь аул, похоронки.
Но потом, когда люди, уставшие от всех военных бед, свалившихся непосильным грузом на их плечи,
пережили растерянность, собрались наконец с мыслями и занялись своими привычными делами, ситуация изменилась. Жизнь аула, хоть и трудная, хоть и бедная, вновь входила в прежнее русло.
И снова люди собирались за столом, чтобы побыть вместе, рассказать друг другу о своих радостях, о больших и малых событиях, которые происходят в их доме, в ауле и там - на фронте. И во всех этих разговорах, подчас и не совсем радостных, людей поддерживала одна мысль: трудно всем - и на фронте, и в тылу, но наши жигиты бьют врага все яростнее и сильней, а мы выжили и управляемся с тяжелой работой, которую раньше делали те, кто сейчас воюет, и мы будем жить и дождемся Победы! Дождемся своих мужей, отцов и сыновей!
Но конечно, никакому тою не сравниться с тем радостным праздником, который устраивается в ауле, когда кто-то заезжал домой из госпиталя на побывку или возвращался совсем после тяжелого ранения. Счастливее такой семьи не было во всем ауле. Радовались даже и тогда, когда вернувшийся был без руки или ноги. А если кто и плакал из родных,
