Шрам: Легионер - Сим Симович

дома старые, граффити на стенах, мусор в углах. Люди спешили куда-то, по своим делам, с телефонами, с сумками, с колясками. Обычная жизнь, мирная, суетливая, бессмысленная. Легионер смотрел на них и не понимал. Как можно волноваться о пробках, о ценах на бензин, о новом телефоне, когда где-то там, в Африке, лежат трупы в ямах, когда города горят, когда люди режут друг друга за веру, за землю, за ничто?

Вышел у Старого порта, пошёл по набережной. День был серый, облачный, моросил дождь мелкий, въедливый. Ветер с моря гнал волны на причалы, чайки орали, ныряли за объедками. Кафе открыты, туристов мало — не сезон. Рыбаки чинили сети, торговцы зазывали купить сувениры никому не нужные. Пахло морем, рыбой, выхлопами, городом.

Шрам шёл медленно, руки в карманах, плечи сутулые. Смотрел на воду, на лодки качающиеся, на горизонт серый. За этим морем Африка, Банги, промзона где он убивал, элеватор откуда стрелял, квартал где расстреливали двадцать человек. Месяц назад, кажется год прошёл. Или день. Время странное, растянутое и сжатое одновременно.

Прошёл мимо группы туристов — немцы, судя по языку. Фотографировались, смеялись, громко. Один толкнул русского случайно, извинился, пошёл дальше. Даже не заметил, кого толкнул. Просто препятствие на дороге, неважное. Легионер не обернулся, продолжил идти.

Зашёл в кафе, заказал кофе. Сел у окна, смотрел на улицу. Кофе принесли быстро, чёрный, крепкий, горький. Пил медленно, маленькими глотками. За соседним столиком пара молодая целовалась, влюблённые, счастливые. Девушка смеялась, парень что-то шептал ей на ухо. Шрам смотрел на них и чувствовал пустоту. Когда-то давно, в той жизни что вырезал, он тоже был молодым, может влюблялся, может целовался с кем-то. Не помнил. Стёрто, удалено, неважно.

Допил кофе, заплатил, вышел. Дождь усилился, промокла куртка, волосы. Не обращал внимания, шёл дальше. Свернул в арабские кварталы, северные районы где Малик живёт где-то, хотел найти его, поговорить, но не знал адреса, не спрашивал. Да и зачем? О чём говорить? О Банги? О Ковальски? О том что они убили может сотни людей там?

Кварталы были плотные, грязные, шумные. Кебабные, лавки с халяльным мясом, магазины с арабской музыкой гремящей из динамиков. Женщины в хиджабах, мужчины в галабиях, дети орали на улицах, гоняли мяч. Пахло специями, жареным мясом, мусором, потом. Марсельская Африка, перенесённая через море, укоренившаяся здесь, живущая параллельной жизнью.

Легионера заметили быстро. Белый, коротко стриженный, шрам, военная выправка. Солдат. Может легионер. Разговоры стихли, взгляды проводили, тяжёлые, недобрые. Пьер чувствовал их спиной, затылком, инстинктом который обострился на войне. Ненависть, осязаемая, густая. Эти люди знали, где он был, что делал. У многих родственники в Алжире, в Мали, в Чаде. У многих братья, сыновья воюют против Франции, против Легиона. Для них он враг, оккупант, убийца их народа.

Группа молодых алжирцев стояла у подъезда, курили, смотрели. Один сказал что-то по-арабски, остальные засмеялись. Русский не понял слов, но смысл ясен. Что-то про солдата, про убийцу, про грязь. Не остановился, прошёл мимо. Слышал как плюнули вслед, попали на асфальт рядом. Не обернулся. Идти дальше, не реагировать, не провоцировать. Их пятеро, он один, оружия нет, драка бесполезна.

— Эй, солдат! — окликнул кто-то по-французски, с акцентом. — Сколько детей убил в Африке?

Шрам не ответил, ускорил шаг. За спиной смех, оскорбления. Кто-то кинул камень, пролетел мимо, ударился о стену. Повезло что не попал. Или не старались попасть, просто пугали, прогоняли.

Вышел из квартала в более широкую улицу, торговую. Здесь было спокойнее, магазины, прохожие разные, не только арабы. Остановился, закурил. Руки дрожали немного, не от страха, от напряжения. Адреналин поднялся, тело приготовилось к драке, но драки не случилось. Отпускало медленно, неохотно.

Пошёл дальше, без маршрута, без цели. Просто бродил. Прошёл мимо школы, дети выбегали на перемену, орали, играли. Маленькие, беззаботные, не знающие что такое война. Хорошо им. Правильно. Пусть не знают. Легионер смотрел на них и думал — если б началась война здесь, в Марселе, кто защитит этих детей? Он? Легион? Или их просто расстреляют как тех двадцать в Банги, потому что сложно отличить виновных от невиновных, потому что времени нет, потому что приказ есть приказ?

Прошёл мимо церкви, зашёл. Пустая, тихая, пахнет ладаном и воском. Сел на последнюю скамью, смотрел на алтарь. Не молился, не верил, просто сидел. Тишина здесь была другая, не звенящая, а мягкая, обволакивающая. Безопасная что ли. Никто не смотрит с ненавистью, никто не плюётся, не кидает камни. Просто тишина и свечи горящие, и распятие над алтарём.

Священник вышел из сакристии, увидел посетителя, подошёл. Старый, седой, в сутане чёрной.

— Добрый день, сын мой. Можно присоединиться?

Шрам кивнул. Священник сел рядом, сложил руки, смотрел вперёд.

— Ты солдат, — сказал тихо, не вопрос, утверждение.

— Был. Есть. Не знаю.

— Вернулся с войны?

— Да.

— Тяжело?

— Да.

Священник помолчал, потом сказал:

— Война меняет людей. Видел это много раз. Молодые уходят, возвращаются старыми. Уходят с глазами живыми, возвращаются с мёртвыми. Ты не первый кто сидит здесь, пытаясь найти покой.

— Нашли? — спросил Пьер.

— Некоторые. Некоторые нет. Некоторые покончили с собой. Некоторые спились. Некоторые просто исчезли, вернулись на войну, умерли там. У каждого свой путь.

— А ты что посоветуешь?

Священник посмотрел на него, глаза мягкие, усталые.

— Прощение. Себе, другим, Богу если веришь. Война не твоя вина. Ты инструмент, не причина. Но груз останется, если не отпустишь.

— Не получается отпустить.

— Получится. Со временем. Или не получится, и ты сломаешься. Выбор за тобой.

Русский встал, кивнул. Вышел из церкви, дождь прекратился, выглянуло солнце слабое, зимнее. Слова священника не помогли, не облегчили, но были искренние. Может кому-то помогали. Ему нет.

Зашёл в бар, выпил виски, потом ещё один. Алкоголь согрел, притупил, размыл границы. Сидел у стойки, смотрел в стакан. Бармен спросил нужно ли ещё, легионер покачал головой, заплатил, вышел.

Вечерело. Город зажигал огни, улицы заполнялись людьми — кто с работы, кто на свидание, кто просто гулять. Жизнь текла, неостановимая, равнодушная. Шрам шёл против потока, лица мелькали мимо, безликие, чужие. Никто не смотрел на него, все заняты собой, своими проблемами маленькими, важными для них.

Прошёл мимо витрины магазина электроники, по телевизорам крутили новости. Диктор говорил о кризисе в Африке, о голоде, о беженцах. Мелькнули кадры Банги — разрушенные дома, трупы на улицах, плачущие